ЦЕРКОВЬ И ФЕВРАЛЬСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ

Отречение царя Николая II 2 марта 1917 года ознаменовало конец христианской эры, начатой с приходом к власти святого Константина Великого в 306 году. “То, что сдерживает” приход Антихриста, православное самодержавие, было устранено, и теперь, когда все ограничения сняты мир вступил в эпоху коллективного Антихриста… Это огромное изменение и огромную потерю сразу же почувствовали те, кто пережил его. Ибо, как сказал преподобный Анатолий Оптинский: “Судьба царя — это судьба России. Если царь возрадуется, возрадуется и Россия. Если царь будет плакать, Россия тоже будет плакать… Как человек с отрубленной головой уже не человек, а смердящий труп, так и Россия без царя будет смердящим трупом…”

Революция, пишет Сергий Фирсов, “стала социальным детонатором антирелигиозных чувств среди людей, недовольных своей жизнью. В их понимании Церковь и царство были едины, и десакрализация представлений о царстве, естественно сказалась и на их отношении к Церкви. Мировая война пошатнула моральные устои многомиллионной российской армии, ядром которой было крестьянство. «Вульгаризация морали» и потеря чувства законности (включая «расшатывание» понятия собственности) создали, по словам современников «плодородную почву для разжигания низменных страстей в массах». Все это непосредственно касалось Церкви, которая не мыслила себя существующей автономно от политической власти… По словам генерала барона П.Н. Врангеля, “с падением царя пала сама идея политической власти, в понимании русского народа исчезли все обязательства, которые связывали его воедино. Более того, власть и эти обязательства не могли быть заменены какой-либо соответствующей альтернативой…”»

Почему Церковь не вмешалась в этот великий кризис, как она вмешивалась в аналогичных случаях в российской истории? В конце концов, накануне революции она причислила к лику святых святого Гермогена, патриарха Московского в Смутное время, как бы подчеркивая, что точно так же, как святой Гермоген отказался признать Лжедимитрия законной политической властью, так и приближалось время, когда снова потребуется различать истинную и ложную политическую власть. Итак, встала бы Церковь против большевизма и в защиту монархии, как это сделал тогда святой Гермоген? В конце концов, Седьмой Вселенский собор провозгласил: “Священник — это освящение и укрепление императорской власти, а Императорская власть — это сила и непоколебимость священства”. Не настало ли время Церкви, освятив императорскую власть, укрепить ее в день ее нужды? Но падение самодержавия сказалось и на авторитете Церкви. Таким образом, сбитый с толку и деморализованный народ попал под власть единственной очевидной альтернативы – революции…

*

Историк М.А. Бабкин обвиняет Священный Синод в подрыве монархии, поскольку своими указами от 4 марта и далее, исключающими поминовение Царской семьи из всех богослужений, он фактически устранил возможность возрождения монархии, восприняв приход республики как необратимо свершившийся факт.

Конечно, в этот критический момент Синод показал, что находится в растерянности по поводу того, что делать. На своем заседании 26 февраля он отклонил просьбу помощника обер-прокурора князя Н.Д. Жевахова пригрозить зачинщикам беспорядков церковными карами.

Затем, 27 февраля, пишет Бабкин, “когда войска столичного гарнизона начали переходить на сторону повстанцев, обер-прокурор Н.П. Раев предложил Священному Синоду осудить революционное движение. Он обратил внимание представителей Высшей церковной иерархии на то, что лидеры этого движения «состоят из предателей, начиная с членов Государственной Думы и заканчивая рабочими». Синод отклонил его предложение, ответив обер-прокурору, что до сих пор неизвестно, откуда исходило предательство – сверху или снизу”.

Это было слабое оправдание. Все знали, кто были предателями – люди, которые сейчас сформировали Временное правительство, вместе с аристократами и армейскими генералами на вершине общества и крестьянами и рабочими на дне – революция пришла как сверху, так и снизу, объединившись в нечестивый союз, чтобы свергнуть власть “величайшего из Царей” (Блаженная Паша Саровская). Даже некоторые из самых высокопоставленных епископов, такие как Сергий Страгородский, придерживались антимонархических взглядов… Поэтому иронично и трагично, что это широко критикуемое творение Петра Великого, должность обер-прокурора Священного Синода, оказалась более верной Помазаннику Божьему, чем сам “Святейший правительствующий синод”.…

“2 марта, ” -пишет Бабкин,- “ синодальные иерархи собрались в резиденции митрополита Московского. Они выслушали доклад митрополита Санкт–Петербургского Питирима с просьбой об отставке (эта просьба была удовлетворена 6 марта — В.М.). Управление столичной епархией было временно возложено на епископа Гдовского Вениамина. Но затем члены Синода признали, что необходимо немедленно вступить в отношения с Исполнительным комитетом Государственной Думы. На основании чего мы можем утверждать, что Священный Синод Русской Православной церкви признал Временное правительство еще до отречения Николая II от престола. (Следующее заседание членов Синода состоялось 3 марта в резиденции Киевского митрополита. В тот же день новому правительству сообщили о постановлениях Синода.)

“Первое триумфально официальное заседание Священного Синода после государственного переворота состоялось 4 марта. Председательствовал митрополит Киевский Владимир, на котором присутствовал новый синодальный обер-прокурор В.Н. Львов, назначенный Временным правительством накануне. Митрополит Владимир и члены Синода (за исключением отсутствовавшего митрополита Питирима – М.Б.) выразили искреннюю радость по поводу наступления новой эры в жизни Православной Церкви. А затем по инициативе обер-прокурора царское кресло… было удалено в архив… Ему помог один из церковных иерархов. Было решено поместить кресло в музей.

“На следующий день, 5 марта, Синод распорядился, чтобы во всех храмах Петроградской епархии «Многолетие Царскому дому «больше не провозглашалось». На наш взгляд, эти действия Синода носили символический характер и свидетельствовали о желании его членов «сдать в музей» не только царское кресло, но и «отправить в архив» саму историю царской власти.

“Синод нейтрально отреагировал на «Акт об отречении Николая II от престола Государства Российского за себя и своего сына в пользу великого князя Михаила Александровича» от 2 марта 1917 года и на «Акт об отказе великого князя Михаила Александровича принять верховную власть» от 3 марта. 6 марта он постановил, что слова ”по приказу Его Императорского Величества» должны быть удалены из всех синодальных документов и что во всех храмах империи должны быть отслужены молебны с многолетием «за сохраненное Богом Российское царство и правоверное Временное правительство».»

Но было ли новое правительство, ведущими членами которого были масоны, действительно “правоверным”?

Даже если оставить в стороне факт их членства в масонских ложах, что строго запрещено Церковью, ответ на этот вопрос должен быть: нет. Когда царь открыл Первую Думу в 1906 году, депутаты-масоны захихикали и отвернулись, открыто демонстрируя свое неуважение как к нему, так и к Церкви. И теперь новое правительство открыто заявило, что оно получило свою легитимность не от Бога, а от революции. Но революция не может быть законной, будучи воплощением беззакония.

7 марта при поддержке архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского) Львов передал официальный орган Синода “Церковно-общественный вестник” в руки «Всероссийского союза демократического православного духовенства и мирян», левой группировки, основанной в Петрограде в тот же день во главе с Титлиновым, профессором Петроградской академии, ректором которой был Сергий. Архиепископ (впоследствии патриарх) Тихон протестовал против этого перевода, и небольшое количество подписей за перевод сделало его незаконным. Однако в своем стремлении передать этот важный церковный орган в руки либералов Львов полностью проигнорировал незаконность этого акта и передал прессу Титлинову, который немедленно начал использовать ее для проповеди своего Евангелия “социалистического христианства”, заявив, что “христианство на стороне труда, а не на стороне насилия и эксплуатации”.

Также 7 марта Синод принял постановление “Об исправлении служебных званий в связи с изменением государственного управления”. В соответствии с этим была сформирована комиссия во главе с архиепископом Сергием (Страгородским), которая удалила все упоминания о царе в богослужениях. Это включало изменения, например, в тропарь на церковный Новый год, где слово “император” было заменено на “народ”, и аналогичное изменение в тропаре на праздник Воздвижения Креста Господня. Опять же, 7-8 марта Синод принял постановление “Об изменениях в богослужениях в связи с прекращением поминовения бывшего правящего дома”. Фраза “ранее правившего” (царствовавшего) подразумевала, что не было никакой надежды на восстановление кого-либо из Романовых на троне.

Затем, 9 марта, Синод обратился ко всей Церкви: “Воля Божья свершилась. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Пусть Бог благословит нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути… Ради многих жертв, принесенных ради завоевания гражданской свободы, ради спасения ваших собственных семей, ради счастья Родины, откажитесь в этот великий исторический момент от всех ссор и разногласий. Объединяйтесь в братской любви на благо России. Доверяйте Временному правительству. Все вместе и каждый в отдельности приложите все свои усилия к этой цели, чтобы своими трудами, подвигами, молитвой и послушанием вы могли помочь ей в ее великой работе по внедрению новых принципов государственной жизни…”

Но правда ли, что “воля Божья исполнилась”? Как можно считать волей Божьей замену христолюбивого самодержца масонской группой отступников? Не было ли это скорее тем, что Бог позволил исполниться воле сатаны в наказание за грехи русского народа? И если да, то как этот путь можно назвать “великой работой”? Что касается “новых принципов государственной жизни”, то все знали, что они были революционными по своей сути…

Действительно, можно было бы утверждать, что вместо благословения масонского временного правительства в его послании от 9 марта Синоду следовало объявить, что оно подпадает под проклятие, произнесенное в 1613 году против тех, кто не подчинялся династии Романовых: “Настоящим постановлено и повелено, чтобы Избранный Богом царь Михаил Федорович Романов, будь прародителем правителей Руси из поколения в поколение, будучи ответственным в своих действиях только перед Царем Небесным, и если кто-либо осмелится пойти против этого постановления Собора, будь то царь, или Патриарх, или любой другой человек, да будет он проклят в этом веке и в веке грядущем, будучи отлученным от Святой Троицы…”

Бабкин пишет, что послание от 9 марта “было охарактеризовано Б.В. Титлиновым, профессором Петроградской духовной академии, как «послание, благословляющее новую и свободную Россию», а генералом А.И. Деникиным как ‘санкционирующее произошедший государственный переворот’. К посланию были приложены подписи епископов «царского» состава Синода, даже тех, кто имел репутацию монархистов и «черносотенцев», например, митрополита Киевского Владимира и митрополита Московского Макария. Это свидетельствовало о ”верноподданнических» чувствах синодальных иерархов…»

Трудно поспорить с выводом Бабкина, тем более что Синод в целом не проявил никаких признаков раскаяния в своей позиции. Действительно, позже она стала еще более восторженно “лояльной” масонскому временному правительству. Так, в июле в послании к чадам Церкви было провозглашено, что “пробил час социальной свободы Руси” и что “вся страна, от края до края, единым сердцем и единой душой радуется новым светлым дням своей жизни”.

Более консервативные и монархические иерархи санкционировали это только потому, что это санкционировал сам царь. Так, 5/18 марта 1917 г., в первое воскресенье Великого поста, а также первое воскресное богослужение без поминовения Государя и Императорского Дома, архиепископ Харьковский Антоний (Храповицкий) служил в Московском Успенском соборе и сказал: «Когда мы получили известие об отречении от Престола Благоверного Императора Николая Александровича, мы приготовились, по Его повелению, к поминовению Благоверного Императора Михаила Александровича. Но теперь он отказался и велел подчиняться Временному правительству, и поэтому, и только поэтому, мы поминали Временное правительство. Иначе никакие силы не заставили бы нас прекратить поминовение Императора и Царского дома (…) Они спрашивают меня, почему я не ответил пастве, ожидающей моего слова о том, кому они должны повиноваться теперь в своей гражданской жизни и почему поминовение Царского дома было прекращено на богослужениях.

“… Мы должны это сделать (подчиниться Временному правительству), во-первых, во исполнение присяги, которую мы дали его Величеству Николаю II, который передал власть великому князю Михаилу Александровичу, который передал эту власть Временному правительству до Учредительного собрания. Во-вторых, мы должны сделать это для того, чтобы избежать полной анархии, грабежа, резни и святотатства над святынями. Только в одном случае мы не должны ни сейчас, ни в прошлом никого слушать — ни царей, ни правителей, ни толпу: если они требуют, чтобы мы отреклись от веры, или осквернили святыни, или даже совершили явно беззаконные и греховные поступки.

“Теперь второй вопрос: почему бы не помолиться за монархов? Потому что у нас теперь нет царя, и у нас нет его, потому что оба царя отказались сами править Россией, и невозможно насильно называть их по имени (царь) теперь, когда они отреклись от престола по собственной воле. Если бы наш монарх не отказался от власти и даже если бы он томился в тюрьме, тогда я бы призвал людей встать за него и умереть за него. Но теперь ради послушания ему и его брату мы больше не можем произносить его имя как Всероссийского государя. От вас зависит, хотите ли вы снова установить монархию в России, но законно, путем разумных выборов ваших представителей в Учредительное собрание. И именно Временное правительство, а не церковная власть, будет решать, каким будет законный порядок проведения выборов”.

Однако у некоторых членов иерархии, несомненно, были и менее достойные мотивы. Обида на царя, несомненно, была одной из них, поскольку он отклонил просьбу Синода убрать Распутина, а затем позволил ему влиять на церковные назначения. Но иерархи должны были знать, что, принимая во внимание его правление в целом, царь был огромным благодетелем Церкви, чье смещение, хотя и обещало “свободу”, с гораздо большей вероятностью привело бы к гораздо худшему рабству.

Конечно, и небезосновательно, иерархи надеялись получить большую внутреннюю свободу для Церкви. На это намекает заявление шести архиепископов Священному Синоду и Львову от 8 марта: “Временное правительство в лице своего обер-прокурора В.Н. Львова 4 марта на торжественном открытии заседания Священного Синода сообщило нам, что оно предлагает Святой Православной Российской Церкви полную свободу в ее управлении, сохраняя при этом за собой только право приостанавливать любые решения Священного Синода, которые не согласуются с законом и нежелательны с политической точки зрения. Священный Синод сделал все, чтобы выполнить эти обещания- выпустил мирное послание к православному народу и осуществил другие действия, которые были необходимы, по мнению правительства, для успокоения умов людей…”

Львов нарушил свои обещания и продолжал действовать как тиран, что включало изгнание митрополитов Питирима Петроградского и Макария Московского с их кафедр как якобы назначенцев Распутина. Именно тогда митрополит Макарий раскаялся, но не в своей связи с Распутиным (которая была незначительной и невинной), а в том, что подписал послание от 9 марта о признании Временного правительства. И позже, после падения Временного правительства, он сказал, демонстрируя больше огня, чем можно было ожидать от его кроткой внешности: “Они [Временное правительство] развратили армию своими речами. Они открыли тюрьмы. Они выпустили на мирное население осужденных, воров и грабителей. Они упразднили полицию и администрацию, предоставив жизнь и имущество граждан в распоряжение каждого вооруженного негодяя… Они разрушили торговлю и промышленность, введя налоги, которые поглощали прибыль предприятий… Они безумным образом растратили ресурсы казны. Они радикально подорвали все источники жизни в стране.

Они установили выборы в Учредительное собрание на основаниях, которые были непонятны России. Они осквернили русский язык, исказив его на потеху полуграмотным и лентяям. Они даже не защитили свою собственную честь, нарушив обещание, данное отрекшемуся царю, разрешить ему и его семье свободный выезд, чем они подготовили ему неминуемую смерть…

“Кто начал гонения на Православную Церковь и предал ее главу на распятие? Кто требовал казни патриарха? Были ли это те, кого Дума осудила как «слуг темных сил», заклеймила как врагов свободы Церкви?… Нет, это были не они, а тот, кого Дума противопоставила им как истинного защитника Церкви, кого она предназначила и возвела в ранг обер-прокурора Святейшего Синода – член Временного правительства, ныне слуга Совнаркома – Владимир Львов.”

Львов действительно совершенно не подходил на должность обер-прокурора — он оказался обновленцем и врагом православия. Назначив его, Временное правительство продемонстрировало свое истинное, враждебное отношение к Церкви. Оно также показало свою несостоятельность: свергнув самодержавие и провозгласив свободу для всех народов и всех религий, оно должно было упразднить должность обер-прокурора как устаревший пережиток господства государства над Церковью.

Но оно хотело заставить Церковь следовать линии нового государства, и Львов должен был стать его инструментом в этом. Отсюда его отстранение от должности всех старых, более традиционных иерархов, введение трех протоиереев в Синод и провозглашение созыва Всероссийского церковного собора — мера, которая, как оно надеялось, закрепит скатывание Церкви к обновленчеству в протестантском стиле, но которая на самом деле, по Божьему Промыслу, оказалось началом истинного возрождения Церкви и борьбы с революцией…

Между тем Совет Петроградского религиозно-философского общества пошел еще дальше, отрицая само понятие Священной Монархии. Так, 11 и 12 марта постановлено, что принятие Синодом отречения Государя «не соответствует огромному религиозному значению акта, которым Церковь признала Царя в чине коронации помазанника Божия. Необходимо, для освобождения народной совести и во избежание возможности реставрации, издать от имени Церковной иерархии соответствующий акт, упраздняющий силу Таинства Царственного Миропомазания, по аналогии с церковными актами, упраздняющими силы Таинств Брака и Священства».

К счастью, церковная иерархия отклонила это требование. Ибо не только таинство Миропомазания не может быть отменено, поскольку оно от Бога: даже последний царь все еще оставался помазанным царем после своего отречения. Как выразился Шекспир в «Ричарде II», сюжет которого очень напоминает трагедию отречения царя:

«Не смыть всем водам яростного моря

Святой елей с монаршего чела.

И не страшны тому людские козни,

Кого Господь наместником поставил».

Ибо, поскольку власть помазанного самодержца исходит от Бога, а не от народа, она не может быть устранена народом. Обратная сторона этого факта заключается в том, что если люди пытаются сместить самодержца по какой-либо иной причине, кроме его отречения от православия, то они сами грешат против Бога и лишают себя Его Благодати. Вот почему святой Анатолий сказал, что если Россия лишится своего царя, она превратится в “смердящий труп”.

Так и вышло: как строго логическое и моральное следствие, “со дня его отречения”, как писал святой Иоанн Максимович, “все начало рушиться. Иначе и быть не могло. Тот, кто объединил всех, кто стоял на страже истины, был свергнут…” Ибо, как сказал святой Иоанн в другом месте: “Царь был воплощением русской народной… готовности подчинить жизнь государства праведности Божьей: поэтому народ подчиняется царю, потому что он подчиняется Богу. Владыка Антоний [Храповицкий] любил вспоминать земной поклон царя перед Богом и Церковью, который он совершал во время коронации, в то время как вся Церковь, все ее члены стоят. И затем, в ответ на его покорность Христу, все в Церкви делают ему полный земной поклон”.

Ибо “верность монархии — это состояние души и форма действия, при которых человек соединяет свою волю с волей своего суверена, свое достоинство с его достоинством, свою судьбу с его предназначением… Падение монархии было падением самой России. Тысячелетняя государственная форма пала, но на ее место не была поставлена «русская республика», о чем мечтала революционная полуинтеллигенция левых партий, но развернулся общерусский позор, предсказанный Достоевским и падение духа. И на этом упадке духа, на этом бесчестии и распаде выросло больное и противоестественное древо зла, пророчески предвиденное Пушкиным, которое разнесло свой яд по ветру к гибели всего мира. В 1917 году русский народ впал в состояние толпы, в то время как история человечества показывает, что толпе всегда надевают намордники деспоты и тираны…

“Русский народ раскрутился, растворился и перестал служить великому национальному делу – и проснулся под властью интернационалистов. История как бы провозгласила определенный закон: в России возможно либо единоличное правление, либо хаос; Россия не способна к республиканскому порядку. Или, точнее: существование России требует единоличного правления — либо религиозно и национально укрепленного единоличного правления чести, верности и служения, то есть монархии, либо единоличного правления, которое является атеистическим, бессовестным и бесчестным, и более того, антинациональным и интернациональным, то есть, тирания”.

Однако демократическая волна продолжалась, и Церковь была увлечена ею. Иерархам было достаточно трудно вернуться к управлению Церковью только по святым канонам, без какого-либо “руководства” со стороны государства. Еще труднее было принять демократизм в Церкви, который противоречил как дореволюционному порядку, так и святым канонам. Иерархия выступила с некоторыми протестами, но они не привели к настоящей “контрреволюции”. Таким образом, 14 апреля правительство постановило, что все иерархи Синода будут вынуждены уйти в отставку, а Питирим Петроградский и Макарий Московский ушли в отставку в конце зимней сессии Синода. Между Львовом и Синодом состоялась бурная встреча, в ходе которой действия Львова были признаны “неканоническими и незаконными”.

На этом заседании архиепископ Сергий, по-видимому, изменил курс и согласился с другими епископами в осуждении незаконной передачи Церковно-общественного вестника. Однако Львов понимал, что это был лишь тактический протест. Поэтому он не включил Сергея в число епископов, которых планировал исключить из Синода; он справедливо полагал, что Сергей продолжит быть его инструментом в революции, которую он проводил в Церкви. На следующий день Львов вошел в Синод во главе отряда солдат и зачитал приказ о прекращении зимней сессии Синода и отставке всех его членов, за единственным исключением архиепископа Финляндского Сергия (Страгородского).

Таким образом, чуть более чем через месяц после переворота Церковь фактически оказалась в руках диктатора-мирянина, который единолично отправил в отставку ее самых высокопоставленных епископов во имя “свободы Церкви”.…

Здесь мы видим разительную разницу в том, как Временное правительство относилось к светскому или политическому обществу, с одной стороны, и Церкви — с другой. В то время как князь Г.Е. Львов, глава правительства, отказывался навязывать свою власть кому бы то ни было, будь то бунтующие крестьяне или неистовствующие солдаты, предоставляя “свободу”, то есть более или менее полную лицензию любому так называемому политическому или социальному “авторитету”, князь В.Е. Львов, более- прокуратор, предоставивший Церкви совсем другой вид “свободы” – полное подчинение светскому контролю…

Тем временем беспорядки как в Церкви, так и в государстве в России дали возможность Грузинской церкви подтвердить свой автокефальный статус. 12 марта, без согласия Священного Синода Русской Церкви и несмотря на протесты экзарха Грузии архиепископа Платона, группа грузинских епископов провозгласила автокефалию своей Церкви и назначила епископа Мингрельского Леонида (Окропиридзе) местоблюстителем Католикоса с временной Администрацией, состоящей из духовенства и мирян. Российский Синод направил епископа Феофилакта присматривать за негрузинскими приходами в Грузии. Но он был выдворен из Грузии, а нового экзарха, митрополита Кирилла (Смирнова), не пустили в столицу. Результатом стал разрыв общения между двумя Церквями.

В том же марте российское правительство прекратило субсидирование американской епархии.

Правящий архиепископ Евдоким (Мещеряков) отправился на Всероссийский собор в августе, оставив своим заместителем викария, епископа Канадского Александра (Немоловского). Но затем протоиерей Иоанн Кедровский с группой священников-обновленцев попытались сместить епископа Александра и взять власть в свои руки, “не подчиняясь императорской власти или иерархическим указам”.

29 апреля новый Синод во главе с архиепископом Сергием провозгласил принцип избрания епископата, подготовки к Собору и учреждения Предсоборного совещания. Это Обращение вызвало революцию в Церкви. Революция состояла в том, что по всей стране выборный принцип с участием мирян заменил господствовавшую до этого систему “епископальной автократии”. Почти во всех епархиях епархиальные съезды избирали специальные “епархиальные советы” или комитеты, состоящие из духовенства и мирян, которые ограничивали власть епископов. Применение принципа выборности почти ко всем церковным должностям, от приходских должностей до епископских кафедр, привело к смещению нескольких епископов со своих кафедр и избранию новых на их место. В результате этих епархиальных выборов около 40 из примерно 150 дореволюционных епископов были отстранены от своих кафедр. (В монастырях также проходили выборы настоятелей и настоятельниц.) Таким образом, были смещены архиепископы Черниговский Василий (Богоявленский), Калужский Тихон (Никаноров) и Харьковский Антоний (Храповицкий). Архиепископ Нижегородский Иоаким (Левицкий) был даже арестован и некоторое время находился в заключении, прежде чем был расстрелян. Отставка архиепископа Владимирского Алексия (Дородницына) была оправдана его прежней близостью к Распутину. Остальных обвинили в преданности самодержавию.

Хотя дух, стоявший за этой революционной волной, несомненно, был антицерковным по сути, принцип избрания восходит к практике Ранней Церкви, и по Промыслу Божьему это привело к некоторым изменениям, которые были выгодны для Церкви. Таким образом, убежденный монархист архиепископ Антоний, после того как был вынужден уйти в отставку, позже был восстановлен в должности по требованию народа. Снова митрополитом Московским был избран архиепископ Литовский Тихон (Беллавин) (законный обладатель этого престола митрополит Макарий, ушедший в отставку, но сохранивший свой титул, позже примирился с ним), а архиепископ Вениамин (Казанский) был поставлен митрополитом Петроградским. Однако были и вредные изменения, такие как избрание Сергея Страгородского архиепископом Владимирским.

Но антицерковный вид демократизма преобладал в сельской местности, где “было сильное антиклерикальное движение: сельские общины отбирали церковные земли, удаляли священников из приходов и отказывались платить за религиозные службы. Многим местным священникам удалось избежать этой участи, связав свою судьбу с революцией”. Однако несколько священников были зверски убиты – мученичество Церкви началось не с большевистского переворота, а с либерально-демократической революции.

С 1 по 10 июня в Москве проходил Всероссийский съезд духовенства и мирян, в котором приняли участие 800 делегатов из всех епархий. Как пишет Шкаровский, оно “приветствовало революцию, но выразило пожелание, чтобы Церковь продолжала получать правовую и материальную поддержку государства, чтобы богословие по-прежнему было обязательным предметом в школе, и чтобы Православная церковь сохранила свои школы. Следовательно, вскоре разразился конфликт с правительством. Синод выразил протест против закона от 20 июня, который передал [37 000] приходских церковных школ Министерству образования. Аналогичное столкновение произошло из-за намерения исключить богословие из списка обязательных предметов.”

Передача церковных школ в государственную систему была катастрофической для Церкви, потому что государственные школы были заражены атеизмом. Это было бы одним из первых постановлений предстоящего Собора Русской Православной Церкви

Декрет от 14 июня “О свободе совести” был одобрен, но правительство по-прежнему сохраняло де-юре контроль над церковью. Даже когда правительство разрешило Церкви созвать свой собственный Всероссийский поместной собор Русской Православной церкви в августе, оно сохранило право вето на любую новую форму самоуправления, которую мог бы предложить собор. Более того, Предсоборное совещание, созванное для подготовки к предстоящему Собору, должен был возглавить ведущий церковный либерал архиепископ Сергий…

Когда царя не стало, а Церковь возглавили либералы, к которым государство относилось с презрением, неудивительно, что консервативные крестьянские массы пришли в замешательство. Так, телеграмма, отправленная в Священный Синод 24 июля 1917 года, касалась клятвы верности, которую Временное правительство пыталось навязать им: “Мы, православные христиане, горячо умоляем вас объяснить нам в газете «Русское слово», что представляет собой перед Господом Богом данная нами клятва быть верными царю, Николаю Александровичу. Люди говорят среди нас, что если эта присяга ничего не стоит, то и новая присяга новому царю тоже ничего не стоит.

“Так ли это, и как мы должны все это понимать? Следуя совету кого-то из наших знакомых, мы хотим, чтобы этот вопрос решался не нами самими, а Правительствующим Синодом, чтобы все понимали это необходимым образом, без расхождений во мнениях. Жиды говорят, что клятва — это вздор и обман, и что можно обойтись без клятвы. Попы [священники] молчат. Каждый непрофессионал высказывает свое собственное мнение. Но это никуда не годится. Они снова начали говорить, что Бога вообще не существует, и что церкви скоро будут закрыты, потому что в них нет необходимости. Но мы со своей стороны думаем: зачем их закрывать? – лучше жить рядом с церковью. Теперь, когда царь был свергнут, дела пошли плохо, и если они закроют церкви, будет еще хуже, но нам нужно, чтобы все стало лучше. Вы, наши святейшие Отцы, должны попытаться объяснить всем нам одновременно: что нам делать со старой клятвой и с той, которую они пытаются заставить нас принять сейчас? Какая клятва должна быть дороже Богу. Первая или вторая? Потому что царь не мертв, а жив в тюрьме. И правильно ли, что все церкви должны быть закрыты? Где же тогда мы можем молиться Господу Богу? Неужели мы должны идти одной ватагой к жидам и молиться вместе с ними? Потому что теперь вся власть у них, и они хвастаются этим…”

У иерархии не было ответов на эти вопросы…

Что бы она могла сделать? Она могла и должна была сплотиться вокруг священного принципа православного самодержавия и использовать свое все еще значительное влияние в народе, чтобы попытаться восстановить монархическое правление. Это было бы нелегко, но и не было бы невозможным. И это был их долг; в противном случае анафема 1613 года против предателей династии Романовых пала бы на людей, преданных их делу. Как пишет епископ Диомид: “Необходимо было от имени иерархии Православной Российской Церкви убедить Правящий дом не оставлять Российское государство на уничтожение мятежникам и призвать всех мятежников к покаянию, предав их 11-й анафеме Недели православия”.

Существовал явный прецедент: в призыве недавно причисленного к лику святых патриарха Гермогена освободить Россию от иностранного католического правления и восстановить законную монархию в 1612 году. Подобно Гермогену, Священный Синод в 1917 году мог бы призвать русский народ к оружию против тех, кто фактически вынудил к отречению как царя Николая, так и царя Михаила, и которые, следовательно, были, по сути, мятежниками против законной власти и подлежали анафеме. Он мог бы обратиться к любому члену династии Романовых – за исключением великого князя Кирилла Владимировича, который уже заявил о своей верности революции, с приглашением взойти на трон. Но возможность была упущена. Годы антимонархической пропаганды сделали свое дело: некоторые иерархи поддержали революцию, другие отвергли ее, но Синод в целом узаконил Февральскую, но не, как мы увидим, Октябрьскую революцию.

Существовала и другая альтернатива, менее радикальная, чем только что упомянутая, но почетная и более соответствующая манифестам двух последних царей. Как пишет Бабкин, эта альтернатива “была изложена в действиях и проповедях епископа Пермского и Кунгурского Андроника (Никольского). 4 марта он обратился с архипастырским посланием «ко всем русским православным христианам», в котором, изложив суть «Деяний» 2 и 3 марта, охарактеризовал ситуацию в России как «междуцарствие». Призывая всех во всем повиноваться Временному правительству, он сказал: ‘Мы будем молить Всемилостивого [Бога – В.М.] установить власть и мир на земле, чтобы Он не оставил нас надолго без царя, как детей без матери… Да поможет Он нам, как триста лет назад помогал нашим предкам, единодушно и вдохновенно принять от Него, Всеблагого Кормильца, родного Царя.’ Аналогичные тезисы содержались в проповеди, которую пермский архипастырь произнес в своем кафедральном храме 5 марта.

“19 марта епископ Андроник и пермское духовенство в его кафедральном храме и во всех городских храмах сами принесли присягу на верность и служение Российскому государству и привели народ к присяге в соответствии с порядком, установленным Временным правительством. Но, присягая на верность Временному правительству как законопослушный гражданин, владыка Андроник активно вел монархическую агитацию, возлагая на Учредительное собрание свои надежды в «возрождении» единственной временно «отстраненной» от власти царской администрации.

“Опасная деятельность“ пермского архипастыря (именно так ее оценили местные светские власти и в канцелярии Синода) привлекла внимание Комитета социального обеспечения и Совета рабочих и солдатских депутатов города Перми, от которых в марте 21 обер-прокурору Священного Синода была отправлена телеграмма с жалобой на то, что «епископ Андроник в проповеди сравнил Николая II с Христом в его страстях и призвал паству сжалиться над ним». В ответ 23 марта, верховный прокурор потребовал от мятежного епископа, чтобы он дал объяснение и отчет о своей деятельности, которая была направлена на защиту старого порядка и ‘восстановление духовенства против нового порядка’.

“Переписка, возникшая между епископом Пермским и обер-прокурором из-за его «контрреволюционной» деятельности, была завершена 16 апреля, когда епископ Андроник сказал в подробном объяснительном письме: «В Акте отречения Михаила Александровича, который легализовал Временное правительство, заявлено, что после Учредительного собрания у нас может быть царская администрация, как и любая другая, и это зависит от того, что скажет по этому поводу Учредительное собрание… Я подчинился Учредительному собранию, и я подчинюсь республике, если это то, что провозгласит Учредительное собрание. Но до тех пор ни один гражданин не лишен свободы высказываться по поводу любой формы правления для России; в противном случае даже Учредительное собрание было бы излишним, если бы кто-то уже необратимо решил вопрос о форме правления в России. Как я уже много раз говорил, я подчинился Временному правительству, я подчиняюсь сейчас и призываю всех подчиниться… Я недоумеваю, на каком основании вы считаете это необходимым… обвинить меня ”в возбуждении народа не только против Временного правительства, но и против духовных властей вообще».»

Бабкин приводит множество примеров, когда священники и прихожане одновременно молились за царя и Временное правительство до конца апреля. Все эти примеры были основаны на теоретической возможности, на которую указал епископ Андроник, что Учредительное собрание может проголосовать за восстановление монархии. Итак, заключает он, поскольку в марте 1917 года “монархия в России, в соответствии с актом великого князя Михаила Александровича, продолжала существовать как институт”, Синод должен был действовать так, как если бы в стране было “междуцарствие”.

Но междуцарствие требует от Церкви активного поиска кандидатов на царство, как это было в междуцарствие перед избранием первого царя Романовых в 1613 году. Но этого она не сделала. Напротив, она вела себя так, как будто монархическая фаза российской истории закончилась — и что это было хорошо…

Слабость Церкви в этот критический момент была результатом длительного исторического процесса. Лишенная Петром Великим своей административной независимости, церковная иерархия должна была в какой-то степени стать “парализованной”, зависимой от государства как от костыля. И поэтому в 1917 году она не была готова стоять в одиночку, так сказать, на своих двоих, против мятежников и в защиту монархического принципа. Вместо этого в первые дни марта оно надеялось, что в обмен на их признание и призыв к народу признать их, оно получит полную административную свободу… Но его обманули: когда Львов пришел к власти, он стал вести себя как тиран хуже любого царского прокурора. А затем, как мы видели, началась волна демократизации на епархиальном и приходском уровнях… Пророчество св. Игнатия (Брянчанинова) исполнилось: “Судя по духу времени и интеллектуальному брожению, мы должны предположить, что здание Церкви, которое уже давно шатается, рухнет быстро и страшно. Некому будет остановить это и противостоять этому. Меры, принимаемые для поддержки [Церкви], заимствованы у элементов мира, враждебных Церкви, и скорее ускорят ее падение, чем остановят его…”

Итак, мы должны сделать вывод, что в марте 1917 года Церковь де-факто, если не де-юре отреклась от царизма, одного из столпов российской идентичности на протяжении почти 1000 лет. За исключением очень немногих епископов, таких как митрополит Московский Макарий и архиепископ Пермский Андроник, иерархия поспешила поддержать новый демократический порядок. Как пишет епископ Григорий (Граббе): “В тот момент мало кто понимал, что, приняв этот переворот, русский народ совершил грех клятвопреступления, отверг царя, Помазанника Божьего, и пошел по пути блудного сына из евангельской притчи, подвергая себя тем же разрушительным последствиям, которые он испытал, бросив своего отца”.

Отречение и, следовательно, убийство царя и его семьи были ответственностью не только масонов и большевиков, но и всех тех, кто прямо или косвенно потворствовал этому или позже одобрил это. Как объяснил святой Иоанн Максимович: “Грех против него и против России был совершен всеми, кто так или иначе действовал против него, кто не выступал против или, кто просто сочувственно участвовал в тех событиях, которые произошли сорок лет назад. Этот грех лежит на каждом, пока он не будет смыт искренним раскаянием…”

Однако тот факт, что Самодержавие было отменено только неофициально, де-факто, а не де-юре, означает, что тезис епископа Диомида о том, что вся Церковь потеряла благодать в 1917 году, является ложным. Малодушие отдельных иерархов, какими бы старшими или многочисленными они ни были, не равносильно ереси или отступничеству всей Церкви. Тем не менее, нельзя отрицать, что Церковь совершила очень серьезный грех…

Но какой именно грех?

Повиновение Временному правительству не было грехом, ибо сам царь настаивал на этом. И это не было грехом отказа от монархического принципа как такового, поскольку Синод не делал такого заявления. Это был грех нелояльности к личности Самодержца, вера в то, что масонская демократия может быть более угодна Богу и более достойна поддержки, чем Помазанник Господень, которому сама Церковь даровала таинство миропомазания.

Оставался единственный вопрос: могла ли Церковь очиститься, покаявшись в этом грехе на Поместном соборе, который, как это ни парадоксально, благодаря Временному правительству должен был быть созван в Москве в августе 1917 года? Если это так, то очищенная и укрепленная Благодатью Божьей и подготовленная к любым искупительным страданиям, которые Бог мог бы послать ей, она смогла бы вывести народ из пропасти революции.

9/22 марта 2022 года.