Священномученик Никодим Полтавский.

автор: доктор Владимир Мосс

  Духовенство, сосланное на Соловки, обычно проводило некоторое время в Преображенском соборе Соловецкого кремля, а затем в шестой роте. Среди них был и о. Никодим. Сутулый, около восьмидесяти, он, тем не менее, был в хорошей форме и здоров для своего возраста. Он приехал из Полтавской области, был священником в течение 50 лет и был осужден Полтавским НКВД за то, что не выполнял новых правил большевиков относительно свадеб, похорон и т.д. (запрет церковных обрядов прим. ред.). Сначала его отправили в Кемь, где у него отобрали наперсный крест, епитрахиль, ризу и камилавку, оставив только Евангелие. На нем была красная армейская фуражка с вырезанной красной звездой. Лохмотья обрезанной рясы и мало подходящий к его сану головной убор не смущали отца Никодима.

— Попа и в рогоже узнаешь, — говорится в народе, а меня-то и узнавать нечего, без того все знают. Кроме того, не рогожа на мне, а материал знатный, в Киеве купил. Починить бы толком — век служил бы еще… Всё же «нужное» у меня в исправности.

  Когда наступала ночь, заключенные, голодные и измученные после долгого рабочего дня просили о. Никодима рассказывать им истории. Они имели в виду истории из Библии. Каждый вечер перед старым алтарем собиралась внимательная толпа. Заключенные прерывали рассказ критическими или восторженными замечаниями (о. Никодим был очень хорошим рассказчиком). Особенно им нравилась притча о блудном сыне. Отождествляя себя с ним, они хотели знать историю до последней детали. В тот момент, когда сын вернулся к отцу, вокруг слышались только всхлипы и вздохи. Были высказаны некоторые оживленные мнения: некоторые сочли неприемлемым любящее поведение отца, снова принявшего негодяя. Другие, ставя себя на место отца, задавались вопросом, доставило бы им радость возвращение сына. На следующий день после работы Борис Шираев, который позже написал свой рассказ, захотел встретиться с рассказчиком. Он сидел на своей кровати на третьем этаже. Луч солнца играл на его лице, и было видно, какое удовольствие это доставляло ему: «какое сегодня солнце, какое счастье!” Они завели разговор. Отец хотел знать жизнь Шираева. Узнав, что ему осталось отсидеть еще десять лет, он сказал ему: «Сын мой, не печалься, ты еще молод, у тебя впереди вся жизнь… Только слава Богу”.“ Какого черта я должен его благодарить? Как я могу быть счастлив жизнью собаки?” “Не говори так, не говори так. Никакая радость не исходит от дьявола. От него исходят только печаль и отчаяние. Но от Бога исходит радость и веселье.” “Человек здесь не человек, он ничто, просто протоплазма». Я-дитя Божье, никто не может отнять у меня этого достоинства. Бог поместил меня в центр общины, которую я должен защищать.” Он в негодовании сплюнул на землю. Шираев возразил: «какой у вас прекрасный приход – воры, бандиты, одетые в лохмотья, покрытые вшами и голодающие, павшие офицеры, потерпевшее кораблекрушение духовенство, какие жалкие парии!” — “чтобы вы знали раз и навсегда, что это самый прекрасный приход, который у меня когда-либо был. Посмотрите: какое великолепие, три уровня!” Он указал на складные кровати, поставленные одна на другую. — Христос гордился бы этой общиной. Неужели вы думаете, что к нему ходили только книжники? Нет, это были несчастные, голодающие, калеки, которые искали исцеления, слепые, эпилептики, одержимые, грешники, воры, крестьяне и рыбаки. Неужели вы думаете, что они думали, что Бог пришел, чтобы принести им спасение? Нет, мой мальчик. Они слышали, что какой-то необыкновенный человек путешествует по стране, исцеляя слепых и паралитиков и очищая прокаженных. — Нет! Они пошли к нему, чтобы узнать, что он за человек. Они слушали его, и некоторые начинали понимать. Глазами тела они не увидели ничего необычного. Однако у некоторых были открыты глаза их душ. Это было то же самое, что и с прокаженными: он вылечил одну из их язв, но сотню своей проповедью. Какой же вы дурак! Вы читали Священные Писания только своими плотскими глазами и своим материалистическим духом”. Здесь никто не нуждается в исцелении, у нас больше нет прокаженных!” — Вы говорите, что у нас больше нет прокаженных! Вы ничего не видите, посмотрите вокруг. Кто лежит здесь, кто тащится туда, кто кашляет? Все они-прокаженные, которые просят прощения. Они не знают, что просят об этом, но делают это без слов. И не только здесь, но и во всем мире. Все алчут и жаждут слова спасения, которое исходит от Бога”. Большие слезы потекли из его сияющих глаз и остановились, цепляясь за белую бороду. Схватив голову Шираева, священник повернул ее к почерневшим от дыма фрескам. Можно было видеть только одну фигуру, распростертую на земле, и другую, воздевшую руки к небу в знак благодарности. Это был отец с блудным сыном. — Смотри, открой глаза, радуйся!”

Отец Никодим прибыл в Соловки несколькими днями раньше, с конвоем. Они провели в поезде девять дней. В железнодорожных вагонах стояли клетки, в каждой из которых сидело по три человека. Они были настолько переполнены, что для того, чтобы один из них мог двигаться, двум другим приходилось менять положение. Стражники патрулировали между клетками. В клетке о. Никодима сидели вор и татарин-мусульманин. Ночью священник читал и пел тихим голосом богослужения. Он пробормотал Вечерний гимн: «Пришедши на запад солнце, видевши свет вечерний, поем Отца, Сына и Святого Духа» … Татарин сразу все понял. Хотя он и не понимал по-русски, но все же начал молиться по-своему. Вор молчал, скорчившись, как кролик. Он затушил окурок в кармане. Отец Никодим продолжал молиться: «От юности моея мнози борют мя страсти, но Сам мя заступи и спаси, Спасе мой… Святым духом всяка душа живится», а как дошел до Великого Славословия (это я всё шепотом молил, татарин тоже тихо про себя), на Славословии-то я и в полногласие вступил: «Господи Боже, Агнче Божий, вземляй грех мира, приими молитву нашу». Тут и вор закрестился. Отец Никодим сказал Шираеву: «Так ежевечерне и служили все девять дней, пока в вагоне нас везли. Чем тебе не приход? Господь обещал: где во имя Его двое соберутся, там и Он промеж них, а нас даже трое было… Мне же радость: пребываю в узилище, повернуться негде, слова даже громко сказать боюсь, а духом своим свободен — с ближними им сообщаюсь и воспаряюсь с ними…

— Ведь они не понимали вас, молитвы ваши.

— Как это так не понимали? Молились, значит, понимали. Ухом внимали и сердцем разумели.

  Никто не знал его фамилии, но это было неважно. «Утешительного попа» знали везде. Он чудесным образом рассказывал истории — истории из Библии и жизни святых, но также и простые, реальные истории из своих бывших приходов. Однажды в бараке ночевал комиссар.

— Поп, а поп, — говорит, — я на ночь бабу к себе приведу. Как ты на это смотришь?

— Мне чего смотреть, — отвечаю, — я за семьдесят-то лет всего насмотрелся. Дело твое молодое, грешное. Веди, коли тебе без того невозможно.

— Может и тебе, поп, другую прихватить?

— Нет, сынок, обо мне, — говорю, — не беспокойся. Я пятнадцатый год вдовствую, а в этом не грешен.

— И не смущал тебя бес?

— Как не смущать? Смущал. Ты думаешь, поп — не человек? Все мы — люди, и всему людскому не чужды. Бесу же смущать человеков и по чину положено. Он свое выполнять обязан. Он меня — искушением, а я его — молитвою… Так поговорили с ним, посмеялись, а бабы он всё же не привел. Один спал, и наутро две пачки фабричной махорки принес.

Однажды вор, большой, шумный парень, который всегда богохульствовал, был раздавлен деревом. Позвали о. Никодима: он пришел, но там уже был солдат, который хотел прогнать священника. Никодим спокойно сказал ему: «человек умирает, ему нужно последнее слово, которое долго не продлится, отойди немного.” Чекист повиновался. Вор больше не мог говорить. Вытянув три пальца руки, он показал, что убил троих. Отец отпустил ему грехи, и он умер с миром.

  Он был великим знатоком человеческого сердца. Как дровосек, он ходил из одной части лагеря в другую. Кто-то был подавлен, поэтому он садился рядом и заговаривал о повседневных вещах. Не ходя вокруг да около, он приступал к решению проблемы. Говорил:

— Ты, сынок, Николе Угоднику помолись и Матери Божией «Утоли моя печали». Так и так, скажи, скорбит раб Божий имя рек, скорбит и тоскует… Прими на себя скорбь мою, Заступница, отгони от меня тоску, Никола Милостивый… И поможет. Да почаще, почаще им о себе напоминай… У Святителя дела много. Все к нему за помощью идут. Может и позабыть. Человек он старый. А ты напомни!.. Вечером, когда он рассказывал свои «святые истории», как их называли воры, большая мрачная церковь была полна народа. Он говорил на языке, который они понимали. Он рассказывал истории с помощью образов, приукрашивая сцену так, что можно было подумать, что он был с Авраамом под дубом Мамре, когда Три Посетителя приблизились. Он сам приказал своей жене принести телятину, и он сам был отцом блудного сына, который был так тронут возвращением своего ребенка. Борис Ширяев пишет: «сияющее светом лицо старого священника стояло передо мной и заслоняло от меня все: и ряды каторжных нар, и ползущую по ним человеческую мешанину, и обугленные, закопченные стены оскверненной церкви.” Отец Никодим никогда не боялся гнева начальства и никогда не отказывался исполнять свой пастырский долг. Его тайно водили “ к тем, которые желали причаститься. Толпа ухитрилась протолкнуть его через окно в больницу к умирающим, что было очень трудно и опасно.” Было неизбежно, что о. Никодим должен получить мученический венец. На Пасху его попросили отслужить Божественную литургию в одном из бараков. Неожиданно вошли два охранника:

— Ты что, поп, опиум здесь разводишь?

  Отец Никодим не отвечает — обедню прерывать нельзя — только рукой помахивает.

  Затем его отвели в камеру смертников, где не было отопления.

  Зимой Секирная церковь, где живут штрафные, не отапливается. Верхняя одежда и одеяла отобраны. Так такой способ изобрели: спать штабелями, как баланы кладут. Ложатся четыре человека вряд, на бок, на них — четыре поперек, а на тех еще четыре, снова накрест. Сверху весь штабель имеющимся в наличии барахлом укрывают. Внутри надышат и тепло. Редко кто замерзнет, если упаковка тщательная. Укладывались же мы прямо после вечерней поверки. Заснуть, конечно, не могут сразу. Вот и слушают «священные сказки» Утешительного попа… и на душе светлеет…

  Отца Никодима все уважали, епитрахиль ему соорудили, крест, дароносицу. Почил на самую Пасху. Отслужил ночью в уголке Светлую Заутреню, похристосовался со всеми. Потом в штабель легли досыпать, он же про Воскресение Христово «сказку» сказал, а наутро разобрали штабель — не встает. Его будят, а он холодный уже. Надо полагать, продушился, — в нижний ряд попал. Это бывало. Сколько человек за зиму напутствовал, а сам без напутствия в дальний путь пошел…

  Впрочем, зачем ему оно? Он сам дорогу знает.

  Отец Никодим приехал на Соловки в 1923 году и умер там 2 мая 1926 года.

Источник https://trueorthodox.eu.