Сходство обманчиво. Есть знаменитая фотография русского царя Николая II и английского короля Георга V, на которой они стоят рядом, похожие друг на друга, как близнецы (люди часто их путали), и одетые в почти одинаковую военную форму. Вполне можно было подумать, что это представители одного и того же образа правления, даже братья в королевской династии. В конце концов, они звали друг друга «Ники» и «Джорджи», имели очень похожие вкусы, были связаны церковно (Ники был крестным отцом сына Джорджи, будущего короля Эдуарда VIII, а их общая бабушка, королева Виктория, была приглашена стать крестной матерью великой княгини Ольги), их владения были сходны по обширности и разнообразию (Николай владел самой большой по площади империей в мировой истории, Георг – величайшей в истории морской державой). Более того, эти двоюродные братья никогда не воевали между собой, а были союзниками в Первой мировой войне. Казалось, что они были искренне привязаны друг ко другу и одинаково неприязненно настроены к своему напыщенному и воинственному «кузену Вилли» — германскому кайзеру Вильгельму. Венцом всего этого стало предложение Керенского Августейшей семье найти убежище у кузена Джоржи в Англии после отречения Николая в 1917 году. Предложение это Семьёй не было отвергнуто…
Но кузен Джорджи предал кузена Ники, отменив своё приглашение из страха перед революцией, в Англии, результатом чего стало убийство царя и его семьи большевиками в 1918 году. Этим предательство не ограничилось: в глубинном смысле, английский коституционализм предал русское самодержавие. В неприкосновенной тиши английского посольства в Петербурге группа масонов-конституционалистов, возглавляемая Гучковым и вдохновляемая Великим востоком во Франции и Великой ложей в Англии, составила заговор о свержении царя. Так что русское самодержавие свергли не евреи-большевики и не немцы-милитаристы, а русские монархисты, но монархисты конституционные, преклонявшиеся перед английским образцом. Мнимая власть, будучи только видимостью королевской власти, но без соответствующего содержания, предала власть истинную, которая погибла, защищая эту истину, – в бедности и унижении – в подлинном подражании Христу, сказавшему: «Ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать об истине…» (Иоанн 18: 37).
Главное отличие подлинной власти от мнимой состоит в том, что настоящий царь правит, советуясь со своими подданными, но не подчиняясь им рабски, в то время как мнимый «царствует, но не правит», как сказал Адольф Тирс в 1830 году. Нельзя сказать, что у мнимого короля нет вообще никакой власти: недавние торжества в честь 60-летней годовщины правления королевы Англии Елизаветы II, показанные по телевизору сотням миллионов людей по всему миру, свидетельствовали самым достоверным способом о том, как может покорять человеческие чувства даже мнимая власть конституционной монархии. Но это власть не политической реальности, а религиозного символа. Королева Елизавета царствует, но не правит. Более того, в отличие от самого смиренного из своих граждан, она не имеет права выразить какое бы то ни было мнение о политике. Таким образом, она пользуется в своём государстве максимальными привилегиями, но обладает при этом минимальной свободой – парадокс, который только англичане могут воспринимать как норму…
*
Теперь бросим взгляд на происхождение английского конституционализма… Православные самодержцы правили Англией примерно четыре с половиной столетия – до 1066 года, когда последний православный английский правитель, Гарольд II, был убит в сражении с католиком герцогом Вильгельмом Нормандским. Дочь Гарольда Гита, его единственное дитя, убежала тогда в Киев, где вышла замуж за великого князя Владимира Мономаха. Таким образом английское самодержавие вошло тогда в русское самодержавие, так же, как в 1472 году византийское самодержавие влилось в русское через брак с великим князем московским Иоанном III Софии Палеолог, племянницы последнего византийского самодержца.
При правлении норманнов и во времена пап-еретиков английская монархия выродилась в тоталитарный деспотизм. Вильгельм-завоеватель захватил контроль над церковью и большей частью земель и богатств королевства, свёл консультативные, юридические и правовые органы английского государства к простым выразителям своей единоличной воли. Но постепенно в Англии стали предприниматься попытки к тому, чтобы отнять власть у норманнских королей-деспотов. Первой такой попыткой была знаменитая Magna Carta (1215), договор между английскими баронами и королём Джоном, ограничивший в некоторой степени королевскую власть. Однако, договор был выгоден только баронам, но не народу, и тот восстал в 1381 году. Восстание было подавлено королём Ричардом II, и народ остался в подчинении помещикам-аристократам.
Более решительная и более успешная попытка ограничить власть монарха была предпринята во время Английской революции. Ещё не оперившийся средневековый парламент был незадолго до революции преобразован в более могущественный орган, находившийся в ведении наиболее влиятельных землевладельцев, которые держали под своим контролем расходы короля. Когда парламент отказался выдать средства королю Карлу I на войну с Шотландией, разразилась гражданская война. В 1649 году Кромвель допросил и казнил короля Карла I, что было первым в мировой истории идеологически мотивированным и юридически оформленным цареубийством. Это не значит, что королей не убивали до того — убивали в изобилии; папы злоупотребляли свержением королей путём церковных декретов. Но Карл I не был свергнут папой, не был он также жертвой простого заговора. Он был осуждён в измене государству своими собственными подданными…
Не измена королю – но измена короля? Здесь противоречие заложено в самом понятии власти, по которому реальным суверенным властителем предполагается не король, но народ – точнее, те повстанцы против короля, которые взяли на себя дерзость говорить от имени народа. Как пишет Кристофер Хилл, до того «государственная измена была личным преступлением, нарушением личной верности королю: идея измены короля государству была абсолютно новой», по меньшей мере. Король сам высказал на суде мысль о парадоксальности революции: «На земле нет инстанции выше короля, никто не может его допрашивать».
На этом суде Карл сказал, что король обеспечивает свободу своему народу: «Притворяйтесь, кем хотите, а я буду стоять за свободу – потому, что, если беззаконная сила может издавать свои законы, может переиначивать фундаментальные законы государства, то я не знаю, кто из подданных может быть уверенным в своей жизни или в чём бы то ни было из того, что он называет своим». Что касается народа, «я действительно желаю им свободы и воли, желаю так сильно, как только возможно, но я должен сказать вам, что их свобода и воля состоят в том, чтобы иметь от государства такие законы, по которым жизнь людей и их владения принадлежали бы им, были бы их собственностью. Это не значит, что они должны иметь часть в государстве, — там им ничего не принадлежит. Субъект и подданный – это две совершенно разные вещи…»
Карл хорошо вёл свою защиту; он прошёл, по его словам, «от продажной короны к неподкупной» с большим мужеством и достоинством. Поэтому после смерти у него стало больше искренних последователей-монархистов, чем было при жизни. Более того, вождь революции Оливер Кромвель очень скоро понял, что убив короля, ты оказываешься в ситуации, когда Том, Дик или Гарри считают себя вправе убить тебя. В частности, он понял, что не может подчиняться требованиям «уравнителей», тех предшественников коммунистов, которые хотели «уравнять» общество так, чтобы свести его к самому низкому знаменателю. Так что в мае 1649 года, всего лишь через четыре месяца после казни короля, Кромвелю пришлось казнить несколько воинов-повстанцев, сочувствующих «уравнителям». А ещё через четыре года он был вынужден распустить непослушный парламент и взять верховную власть в свои руки (хотя и отказался от титула «король», предпочитая называться «регентом»). Так Англия в самое короткое время перешла от монархии к диктатуре…
Ранее, сразу после своей победы над королём в Назеби в 1645 году, Кромвель провозгласил: «Господь вручил меч в руки парламента – для террора против тех, кто творит зло, и для награды тем, кто творит добро. Тот, кто надеется на исключение, не знает Евангелия». Однако когда стране стала угрожать анархия, он нашёл исключение и в Евангелии: «Необходимость не знает над собой закона», — сказал Кромвель уволенным из парламента народным представителям. Наполеон предложил подобное объяснение, когда распустил директорию и избранных депутатов в 1799 году. Так же поступил и Ленин, распустив Думу в 1918 году… То, что называется «необходимостью» в одну эпоху и именуется «революционной моралью» в другую, является на самом деле устранением всякой морали. Это главный революционный закон, проявившийся впервые во время Английской революции.
Английская революция, по словам митрополита Анастасия (Грибановского), «несла в себе зародыш всех разрушительных черт последующих революций». Тем не менее, «религиозная почва этого движения, железная рука Оливера Кромвеля и вековечный здравый смысл английского народа смирили эту яростную стихию, не дав ей развиться полностью. С этого времени, однако, общественный дух Европы заразился вирусом революции…»
Другой революционный лидер дворянского происхождения был поэт Джон Мильтон. Он поставил себе задачу оправдать революцию (Энгельс назвал его «первым защитником цареубийства») в богословских терминах, так как, в отличие от последующих, Английская революция ещё нуждалась в оправдании цитатами из Писания. Мильтон начал это оправдание своей поэмой «Владения царей и магистратов» (Tenure of the Kings and Magistrates), в которой твёрдо отрицал Божественное право королей: «В течение веков вполне законно было любому, кто имеет власть , призвать к ответу и тирана, и злонамеренного короля, и убедившись несомненно, казнить злодея». Карла I признали антихристом, так что, свергнув его, английский народ избрал себе королём Бога. Более того, долгом всякого англичанина стало с тех пор распространение революции в другие страны (Кромвель положил начало процессу в Шотландии и Ирландии в 1649-51 годах), на том основании, что английские святые были «первыми, кто превзошёл тех европейских властителей, которые получили свою власть не от Бога, а от Зверя».
«Ни один человек, хоть что-нибудь понимающий, — писал Мильтон, — будет настолько глуп, чтобы отрицать, что все люди были рождены свободными». Короли и магистраты – всего лишь «депутаты и уполномоченные народа». «Отнять у людей право выбирать правительство – значит отнять у них свободу». Конечно, уточнял дворянин-Мильтон, «люди» — это не обязательно все люди и даже не обязательно большинство, потому что «непостоянный, неразумный, помешанный на картинках сброд» не дорос до власти, отчего лучшая часть общества, то есть дворянство, люди того же класса, что и Мильтон, должны действовать и за себя, и за «неразумное» большинство. Такой подход, естественно, поднимает вопрос: если мы даже согласимся с тем, что «лучшая, наиболее здравая и честная часть общества возьмёт на себя власть … как мы узнаем, кто входит в эту часть, кто эти люди? Да и кто будет судить?», по словам оппонента Мильтона Фильмера. Но Мильтон отмёл эту проблему…
Мильтон встретился и с другой проблемой – народной (и одновременно православной) концепцией, «король – ‘образ Божий’». Через неделю после казни короля ройялисты распространили “Королевьская Икона” (Eikon Basilike), книгу написанную, по-видимому, самим Карлом. На эту необыкновенно популярную реабилитацию монархии Мильтон ответил книгой «Иконоборец» (Eikonoclastes), в которой уничтожение королевской иконы рассматривалось как логическое завершение более раннего иконоборчества Английской реформации. Как объясняет Хилл: «Икона – это изображение. Изображения святых и мучеников убрали из английских храмов во время реформации на том основании, что простой народ поклонялся им. Протестанство, особенно кальвинизм, … учило верующих отвергать идопоклонство в любой форме». Таким образом, анти-папистское иконоборчество Английской реформации пожинало плоды в в анти-монархическом иконоборчестве Английской революции… Переход от революции против Церкви к революции против короля был неизбежен. Лютер пытался этому противостоять, но кальвинисты не боялись перейти Рубикон и передать всю власть народу – и церковную, и политическую. Ибо «если более чистая религия, близкая к той, какую находим в Евангелии, стала доступной за счёт изгнания церковного начальства, то и более правильная общественная и экономическая жизнь, близкая к той, что описана в Евангелии, наступит за счёт изгнания начальства общественного и политического».
Однако, со временем англичане устали от революции. И не только потому, что они так уж подвержены традиции и не могут жить без Рождества с его «ладаном и звоном» (не говоря уже о выпивке и пляске), запрещённых Кромвелем. «Когда тысячелетие не наступило и налоги не уменьшились, — пишет Кристофер Хилл, — когда разделения и споры захватили революционеров, тогда над унылой картиной всеобщих ссор и всеобщей неудовлетворённости стал разрастаться образ священного царского величества… Простой народ стал тосковать о возврате к «нормальному порядку», ко всему знакомому, обычному, традиционному. Жертвы золотушной эпидемии, имеющие средства на поездку, отправлялись за границу через море ради прикосновения короля [Карла II]: после 1660 года он вернулся — священный символ. Книги «Иконоборец» и «Владения царей и магистратов» были сожжены палачом… Владельцы собственности тосковали в 1659-60 годах по ‘королю, обильно помазанному святым миром’»
И всё же миропомазание не было главным признаком царского величия, с точки зрения владельцев собственности; для них куда важнее было, чтобы король подавил революцию, восстановил порядок и дал им возможность спокойно делать деньги. Но король, обладавший Божественным правом, не очень этим желаниям соотвествовал, потому что он мог задеть финансовые интересы народа, как это сделал Карл I. Ибо, как пишет Ян Бурума, «есть неизбежная связь между деловыми интересами (или, по крайней мере, свободной торговлей) и либеральной, даже демократической, политической властью. Деньги имеют тенденцию к уравниванию, деньги эгалитарны и слепы к расовым и религиозным различиям. Как сказал Вольтер о лондонской бирже: мусульмане, христиане и иудеи торгуют наравне, а неверными являются банкроты. Торговля процветает, если частная собственность защищена законом. Защищена как от отдельных граждан, так и от государства».
Конституционный монарх – вот ответ на чаяния народа. Конституционный монарх – это тот, кто правит в соответствии со строгими ограничениями, установленными владельцами собственности (каковых было множество в парламенте) и внесёнными в конституцию, которая так и не была написана, а действовала силой традиции и прецедента, а также силой мелких мятежей. Так что в 1660 году, после неудачи республиканского эксперимента, предпринятого Кромвелем, сын короля Карла Карл II получил разрешение занять трон только на определённых условиях, поставленных владельцами собственности. А после «славной революции» 1688 года английская монархия приобрела официальный статус конституционной, то есть подверженной воле парламента.
Парадоксальный результат всего этого состоит в том, что в современной Англии каждый гражданин является подданным королевы, и королева куда популярнее любого политика, но в то же время она несвободна как никто из её подданных, потому что ей не разрешается выражать публично своё мнение о политике и вменяется в обязанность подписывать все законы, какие парламент сочтёт нужным предоставить ей на подпись… И так происходит не только в Англии. Если до 1914 года европейские конституционные монархи ещё имели некоторое влияние на решения политиков – исключая решение объявлять войну — после 1914 года их власть сократилась почти до нуля, за очень редким исключением, которое только подтверждает правило.
Так, «в 1990 году, когда парламент Бельгии принял предложение Роже Лалльмана и Люсьен Ерман-Мишьельсен о смягчении бельгийских законов об абортах, [бельгийский король Бодуен] отказался дать на это королевскую санкцию. Это был беспрецедентный случай; хотя Бодуен был официальным главой государства Бельгии, королевская санкция давно была всего лишь формальностью (как в большинстве конституционных и народных монархий). Однако, по своим религиозным убеждениям, Бодуен не мог согласиться на такое изменение закона и попросил правительство объявить его временно неспособным царствовать, чтобы не подписывать эту поправку. Правительство во главе с Вилфридом Мартенсом выполнило просьбу 4 апреля 1990 года. В соответствии с правилами бельгийской конституции, в случае, если король временно не способен царствовать, роль главы государства берёт на себя правительство во всей своей полноте. Все члены правительства подписали поправку, а на следующий день (5 апреля 1990 года) правительство объявило, что король Бодуен опять способен царствовать».
Так король Бодуен, благочестивый католик, был настоящим королём в течение одного дня (4 апреля 1990 года), выступив на защиту Бога от безбожного бельгийского правительства. Но как раз в этот день безбожники объявили его не королём. Вот такой абсурд заложен в противоречащей самой себе концепции коституционной монархии…
*
Итак, английская конституционная монархия имеет вовсе и не королевское происхождение, а является отпрыском первой успешной европейской революции против монархии (если исключить революцию папы Григория VII против монархии как таковой в конце 11 века). Совершенно иначе возникло русское самодержавие. Созданное в своей христианской ипостаси св. равноап. Ольгой Киевской и её внуком св. равноап. Владимиром в конце 10 века, оно происходило от византийского самодержавия, будучи связанным с ним верой, крещением и брачными узами (св. равноап. Ольга была крещена византийским императором, а св. равноап. Владимир был женат на сестре византийского императора). Конечно, de jure русские великие князья подчинялись византийскому императору вплоть до падения Константинополя в 1453 году. De facto, однако, они были истинными самодержцами, потому что сами держали власть над русским народом и управляли им с самого начала.
Русские самодержцы не имели над собой никакой власти в политической сфере, но их власть могла ограничивать Православная Церковь: их можно было отлучить от Церкви, если они нарушали церковные законы (как был отлучён царь Иоанн Грозный за наличие семи жён), или даже можно было призвать народ к освободительной войне против них, если они предали православную веру (что сделал свят. Ермоген, когда лже-Димитрий объявил себя католиком). Эта «симфония властей» царей и патриархов была ещё одной чертой русского самодержавия, унаследованной от Византии… Только русские воплотили симфонию куда успешнее, чем византийцы: во-первых, потому, что византийцы гораздо чаще совершали тяжкий грех цареубийства («в Византии из 109 императоров 74 взошли на трон посредством цареубийства»; во-вторых, потому, что многие византийские императоры были еретиками и несмотря на это занимали трон без всяких препятствий (все последние византийские императоры от Иоанна V до Константина XI были католики).
В России первым царём, проявившим слабость по отношению к демократии, был Борис Годунов. С юных лет он состоял в опричнине, а позже женился на дочери убийцы свят. Филиппа Московского Малюты Скуратова, то есть был представителем той части русского общества, которая извлекала выгоду из жестокости и беззаконий Иоанна Грозного. Более того, хотя Борис и был -первым из русских царей — коронован и миропомазан патриархом (1 сентября 1598 года) и хотя не было серьёзного противодействия его восшествию на престол, он с самого начала поступал так, как будто не был уверен в своём праве и искал подтверждения его в нижних слоях общества. Возможно, это было так, потому, что он не был Рюрикович (он был братом супруги царя Феодора); или потому, что умирающий царь Феодор указал наследником трона племянника своей матери Феодора Никитича Романова, будущего патриарха; или же потому, что у Бориса было на совести тяжкое преступление…
Во всяком случае, Борис решился на беспрецедентный поступок. Он прервал литургию на коронации, как пишет Стивен Грэм, чтобы «провозгласить равенство между людьми Это был внезапный перерыв в церемонии. Успенский собор был переполнен смешанной публикой, чего ни в коем случае не случилось бы при коронации наследника царской крови. Там было много представителей знати, но локоть к локтю с ними стояли торговцы, лавочники, даже попрошайки. Борис вдруг взял руку патриарха в свою и провозгласил громовым голосом: ‘О, святый отче патриарше Иове, я призываю Бога в свидетели, что во время моего царствования не будет ни одного бедняка или нищего в моём государстве, и я буду делиться со своими ближними всем, что имею — до самого последнего рубища, что на мне’. И в доказательство он указал на своё одеяние, расшитое драгоценными камнями. В ответ в соборе произошло невероятное, едва ли не революционное, событие: простой народ, сгрудившийся внутри ограждения, разразился аплодисментами и тем нарушил величавый ход торжественной церемонии».
Этот демократизм разительно отличался от царственной самоуверенности Иоанна Грозного: «Я исполняю свой царский долг и никого не мыслю выше себя». И ещё он сказал: «А российские самодержавцы изначала владеют всеми царствами (то есть всеми частями царской власти А.С.), а не бояре и вельможи» И ещё, на этот раз польскому (избранному народом) королю Стефану Баторию: «Мы, смиренный Иоанн, царь и великий князь всея Руси по Божиему произволению, а не по многомятежному человеческому хотению». На самом деле, восприятие Иоанном Грозным своей власти было значительно ближе к пониманию царской власти русским народом, чем отношение Бориса Годунова. Свят. Иоанн Шанхайский (Максимович) пишет: «Никогда русские государи не были царями волею народа, но всегда оставались самодержцами Божией милостию, государями по Божию изволению, а не по многомятежному человеческому хотению».
Монархия милостию Божией и монархия по воле народной – два несовместимых принципа. Самый первый царь, назначенный Богом по Ветхому Завету, Саул, был обречён на падение, потому что пытался совместить эти принципы; он слушал народ, но не Бога. Так, он захватил живым Агага, царя Амаликитского, а также его скот, вместо того, чтобы истребить всех, по повелению Господню, и оправдывался так: «Народ пощадил лучших из овец и волов… Я боялся народа и послушал гласа их» (1 Царств 15: 15, 24). Другими словами, он отрекся от Богом дарованной власти и стал, с духовной точки зрения, демократом, который подчиняется народу, но не Богу.
Чувствуя эту слабость в царе Борисе, народ стал внимательнее к слухам о том, что Борис убил в 1591 году царевича Димитрия, младшего сына Иоанна Грозного. Но затем пришла новость, что некий молодец, называющий себя Димитрием Иоанновичем, ведёт польские войска в Россию. Если это был настоящий Димитрий, тогда Борис не был, разумеется, виновен в его смерти. Но, наоборот, как раз это и сделало его положение ещё более неустойчивым, потому что в глазах народа наследственный принцип был выше любого другого – внебрачный, но живой сын царя Иоанна был для них более законным правителем, чем Борис. Ему не помогли ни ум и опыт, накопленный в его бытность при двух предыдущих царях их правой рукой, ни полная поддержка патриарха, анафематствовавшего лже-Димитрия и всех его сопровождавших. Народ перестал поддерживать Бориса, и он скончался в 1605 году, после чего Димитрий, пообещавший папе обратить Русь в католичество, воззнёсся на московский трон.
«Что же касается того, кто должен быть царём, — пишет святитель Иоанн (Максимович), — то народ, хотя и принимал иногда участие в выборе царя, но только тогда царь мог удержаться на престоле, если был соблюдён принцип законности, то есть избранное лицо являлось ближайшим наследником своего предшественника. Законный государь был основа государственного благополучия и потребность русского народного духа». Народ никогда не был уверен в законности Бориса Годунова, вот почему он восстал против этого царя. Однако, даже если сомнения в законности царя могут как-то оправдать народное восстание против Бориса (что всё же не очень доказательно, потому что он был помазан на царство и признан Церковью) , они не могут извинить зверское убийство его сына, царя Феодора Борисовича, и ещё меньше этим можно объяснить признание народом целой серии самозванцев в последующие десять лет. Более того, криминальный характер этих восстаний сравнивали, не без основания, с большевицкой революцией 1917 года. Сначала народ принял явного самозванца лже-Димитрия, беглого монаха Григория Отрепьева. Потом, в мае 1606 года князь Василий Шуйский возглавил восстание против Димитрия, казнил его и изгнал лже-патриарха Игнатия. Затем он призвал патриарха Иова выйти из принудительного затвора, но тот отказался по причине слепоты и преклонного возраста. Нужен был другой патриарх; выбор пал на митрополита Ермогена Казанского, и тот помазал царя Василия на царство… Но народ отверг и царя Василия… В конце концов, в 1612 году, опомнившись от смутного угара, народ упросил быть своим царём Михаила Романова, который был и законным, и православным, дав присягу ему и его потомкам – навсегда, под угрозой анафемы. Избрание отца царя Михаила патриархом подчеркнуло сыновние отношения между Церковью и государством и восстановило русское самодержавие.
Русское самодержавие 17 века является одним из самых ярких в истории примеров гармоничных отношений между Церковью и государством – истинной симфонии властей. В то время, как в секулярной сфере самодержцы были непререкаемыми властителями, резкий отпор встречали любые их попытки диктовать свои желания Церкви или искажать её роль в качестве национальной совести, что хорошо видно на примере жизни патриарха Никона Московского. Народ не пытался ограничить царскую власть, но его голос с уважением был выслушан на Земских соборах, и кроме того, народ имел своих представителей на нижних административных уровнях государства.
Однако, в начале 18 века царь Петр Великий разрушил гармонию своими попытками подчинить Церковь своей воле, на основе западной теории Божественного права на абсолютизм, которую привнёс в Россию наряду со многими другими протестантскими нововведениями. Но в 19 веке, постепенно, в течение времени от Павла I до Николая II, гармония властей была восстановлена. В 1901 году царь Николай изъял из Основного закона фразу, обозначавшую царя «верховным судьёй» Церкви, и затем предпринял шаги к подготовке первого с середины 17 века подлинного Церковного Собора. Поместный Всероссийский Собор 1917-18 годов вполне можно отнести к заслугам царского времени, хотя он состоялся уже после отречения. После убийства царя в июле 1918 года начался красный террор, и стало ясно, что свободу Церкви и свободу православия обеспечивало самодержавие, потому что с его падением религиозная свобода перестала существовать.
Поразительно, но с падением истинного самодержавия начало рушиться и здание европейской монархии, построенное не на камне истинной веры и благодати Божией, а на зыбучем песке «многомятежного хотения» народного. В 1917-18 годах рухнули монархии всех наций, проигравших войну: России, Германии, Австро-Венгрии и Болгарии (временно). И в течение следующих десяти лет монархия прекратила существование ещё в нескольких странах: Турции, Италии и Греции.
Но первой ушла Россия, потому что истинная монархия должна была трагически погибнуть, прежде чем псевдо-монархии могли бы мирно лечь в могилу.
Преждевременная революция 1905 года возложила на царя нечто вроде конституции. Но затем он, собрав свои последние политические силы, успешно отклонял эту волю масонов (а не народную) вплоть до 1917 года – и даже тогда он не дал им того, чего они хотели – «ответственное правительство», но отрекся от престола в пользу членов своей династии. Так русское самодержавие ушло, хлопнув дверью, не побеждённое в семейной войне и не подчинившееся предателям и клятвопреступникам. Они же, однако, ушли со слезами, проиграв войну и разбежавшись во всех направлениях после 9 месяцев правления (Керенский бежал в Париж в женском платье).
После войны сохранились только две монархии: английская и сербская. Но сербский краль Александр был убит в 1934 году за свою слишком горячую защиту православия и традиционного монархизма (он правил вместе с парламентом до 1929 года, но затем взял правление в свои руки); династия была изгнана из страны в 1941 году (Монархия сейчас вернулась в Сербию в скромной конституционной форме). Что касается Англии, король Георг V, как мы видели, купил себе время тем, что бросил «кузена Ники» в пасть большевицких волков, в то время как его внучка приобрела ещё немного времени тем, что открыла индуистские храмы и оказала уважение таким анти-монархическим правителям, как Чаушеску и Путин… Принц Чарльз, тем временем, заявил, что когда взойдёт на трон, он будет не «защитником веры», то есть христианства, как все английские монархи до него, а «защитником всех вер»…
*
Демократия, разумеется, берётся гарантировать свободу и равенство всех граждан. Но если мы согласимся с тем представлением о свободе и равенстве, какое имеют либералы, то есть будем считать «свободой» своеволие и «равенством» неестественную уравниловку своеобразия людей, то эти понятия будут иметь очень мало общего с духовной свободой и нравственным равенством. Англия 1914 года была, наверное, менее свободной и менее равноправной страной, чем Россия. Как показал призыв на войну с бурами 1899-1902 годов, добрая половина британских призывников оказались слишком слабыми и недостаточно здоровыми для боевой службы. Дело обстояло нисколько не лучше в 1918 году, когда рослые, откормленные американские содаты казались гигантами по сравнению с худыми, истощёнными «томми» — чудовищно богатые владельцы английских фабрик и аристократы-землевладельцы позаботились о том, чтобы положение трудящихся оставалось таким же тяжёлым, как во времена Маркса и Энгельса. Но в России в 1914 году весьма возрос уровень благосостояния всех граждан, быстро распространялась грамотность во всех слоях общества, либеральные законы трудовых отношений и повсеместный рост свободного, независимого крестьянства (особенно в Сибири) преображали страну.
Представление о том, что самодержавие непременно враждебно свободе и равенству, опровергает героиня романа Александра Солженицына «Октябрь 1916» монархистка Андозерская: «При монархии и свобода, и равенство всех граждан прекрасно процветают. Во-первых, строгая система наследственной власти освобождает страну от разрушительных потрясений. Во-вторых, при наследственной монархии нет периодических штормов избирательных кампаний, нет горячих политических диспутов. В третьих, республиканские выборы ослабляют авторитет власти, потому что мы уже больше не обязаны её уважать, а наоборот, власть вынуждена ублажать нас перед выборами и служить нам после них. А монарх ничего не обещает ради того, чтобы быть избранным. В-четвёртых, у монарха есть возможность непредвзято оценивать происходящее. Монархия хранит дух национального единства, в то время как при республиканском правительстве неизбежно возникает соревнование, разделяющее людей. В-пятых, благосостояние и сила монарха совпадают с благосостоянием и силой всей страны, он просто вынужден защищать интересы всей страны хотя бы ради собственного выживания. В-шестых, в многонациональных странах с разнообразными культурами монарх –единственный связующий центр и воплощение единства…»
По этим причинам Николай II был совершенно прав в своей приверженности принципу самодержавия. И этот выбор подтверждался его собственным поведением: ни один самодержец не имел такого неподдельного смирения перед своими подданными и искренней любви к ним и такого глубокого чувства ответственности перед Богом. Это был действительно самодержец, а не тиран. Он не отдал народ в жертву ради своего спасения, но – наоборот, собой пожертвовал ради спасения народа. Трагедия России в том, что она — во имя свободы — поменяла истинно христианского монарха, истиннейшего из всех монархов, на жутчайшую из всех тираний.
Конституционалисты порицают православное самодержавие прежде всего на том основании, что оно представляет собой абсолютную, бесконтрольную власть, и поэтому – тиранию. Они обычно цитируют при этом историка лорда Актона: «Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно». Но это представление являлось и является серьёзной ошибкой. Русское самодержавие было основано на помазании Церковью и на вере народа; и если оно предавало то или другое – неподчинением Церкви или попиранием народной веры – оно теряло свою законность, как это произошло во времена Смуты, когда народ отверг лже-Димитрия. Самодержавие, таким образом, было ограниченным и не было абсолютным, но ограничено оно было не парламентом или какой бы то ни было секулярной властью, а учением православной веры и Церкви, и потому не должно приравниваться абсолютистской монархии, какой она была при французском короле Людовике XIV или английском короле Генрихе VIII, которые не знали ограничений ни от кого и ни от чего в мире.
Как раньше, в 1905 году, царь Николай отверг соблазн сделаться конституционным монархом английского типа, так теперь, в 1917, он отверг противоположное искушение стать абсолютным монархом западного стиля, опровергая таким образом конституционалистов, которые воспринимали его правление как абсолютистское. Как Христос в Гефсимании, он приказал своим друзьям убрать мечи и отдал себя в руки палачам: «теперь — ваше время и власть тьмы» (Лука 22: 53). Он показал, что православное самодержавие – не разновидность западного абсолютизма, чьё право – сила, но нечто совершенно sui generis, чьё право – верность Христовой истине. Он отказался относиться к своей власти как к чему-то независимому от Церкви и народа или поверх этого, но показал, что это форма служения Церкви и народу изнутри Церкви и народа. Итак, если народ и Церковь не хотят его, он не станет навязываться им. Он не станет сражаться в губительной гражданской войне ради того, чтобы удержать свою власть. Вместо этого он выбирает смерть, потому что смертью он провозглашает истину Христову, подражая в этом Царю Царей, сказавшему: «Ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то и пришёл в мир, чтобы свидетельствовать о истине» (Иоанн 18: 37). Кроме того, он подражал первым канонизированным русским святым князьям Борису и Глебу, следуя совету пророка Самея, который он дал царю Ровоаму дома Иудина: «Так говорит Господь: не ходите и не начинайте войны с братьями вашими, сынами Изрилевыми; возвратитесь каждый в дом свой…» (3 Царств 12: 24).
Если мы сравним отречение царя Николая II в 1917 году с отречением его крестника английского короля Эдуарда VIII в 1936, мы сразу же увидим преимущество одного над другим – не только личное, но и политическое – преимущество православного самодержавия над конституционной монархией. Эдуард VIII вёл беспорядочную жизнь, имел связи с германскими нацистами, потом отрекся от престола, но не для спасения нации, а потому что нельзя было больше совмещать и то, и другое – и престол, и удовольствия. Он не имел никакого уважения ни к Церкви, ни к вере, и скончался со словами: «Даром прожил жизнь!» В то время как отречение Эдуарда VIII ввергло монархию в смертельную опасность, отречение Николая II, наоборот, спасло монархию для будущего. Своим примером самопожертвования за веру и за народ он показал, каким должен быть истинный царь, и сохранил сияющий образ подлинной монархии чистым и незапятнанным для грядущих поколений православных христиан…
*
Величайшей опасностью для России и православия являются в современном мире планы создать в России конституционную монархию. Самый известный кандидат на царство – Георгий Романов, правнук великого князя Кирилла Владимировича, предавшего самодержавие в 1917 году, чей сын Владимир Кириллович отошёл от истинной Церкви в 1992 году ради присоединения к Московской патриархии. Если современный нео-советский режим Путина вдруг почувствует когда-то свою нестабильность, он может «восстановить монархию» в лице Георгия Романова, чтобы завоевать поддержку традиционалистов, сохраняя при этом власть в своих руках.
Недавно возникла новая, и, возможно, более интересная и интригующая фигура кандидата на российское царство – принц Майкл «Кентский». Будучи членом английской королевской фамилии, он свободно говорит по-русски, часто бывает в России (в частности, в Екатеринбурге) и пользуется поддержкой влиятельных русских, таких, как олигарх Березовский. Теперь Березовский – враг Путина, предавшего его, как он считает, «в благодарность» за поддержку на пути к власти в последние годы Ельцына. Как шекспировский лорд Болингброк, Березовский мыслит себя творцом правителей, и сейчас он сменил свой выбор. Но сам факт поддержки «Кентского» Березовским не обязательно означает вражду к нему Путина – известно, что президент прошёл через всю комнату, чтобы пожать руку принца. Тем не менее, в сравнении с прочной репутацией Георгия Романова, позиция принца Майкла представляется менее устойчивой – он взойдёт на престол только в крайнем случае. Но не нужно забывать, что Майкл тоже находится в родстве с Романовыми, обладает манерами и престижем члена одной из самых известных королевских фамилий, пребывающих у власти. Более того, внешне он очень напоминает царя Николая…
Восхождение на престол любого из этих кандидатов – беда для России. Джорданвилльский архимандрит Константин (Зайцев) однажды сказал, что величайшим «достижением» русской революции было создание поддельной православной церкви, которая выглядит совсем как настоящая, только вместо спасения душ губит их. Возможно, более серьёзное «достижение» революции, уничтожившей русское самодержавие, ещё впереди – создание «конституционного самодержавия» со всеми внешними атрибутами «русскости» и «православия» и даже с аутентичными генами Романовых, но полностью лишённого внутренней духовной сути истинного самодержавия…
«Не судите по наружности, — сказал Господь, — но судите судом праведным» (Иоанн 7: 24).
12/25 июня 2012 года