ЕВРОПЕЙСКАЯ ГОРДЫНЯ И ВОЗМЕЗДИЕ

Вся история Западной Европы с 1453 по 1917 год — это история, по сути, одной–единственной революции, революции против Бога, Православной церкви и римско-византийской христианской культуры, которая является матрицей всей европейской христианской цивилизации и которую римляне называют Romanitas, а греки Romeiosine — романизмом. Восстание против римской империи на самом деле началось с высокомерного отделения папства от восточных патриархатов православия в 1054 году, которое переросло в агрессивные крестовые походы периода высокого средневековья. Однако, хотя настоящим прародителем революции было раскольническое папство, только в периоды Возрождения и Просвещения, и в частности во время французской революции 1789 года, стали ясны основные контуры революции в том виде, в каком мы ее знаем сегодня.

Лозунг этой революции — свобода, свобода в трех основных сферах: (i) личной, (ii) социальной и (iii) национальной. В личной сфере проповедуется полное развитие человеческого (падшего) потенциала как обязательное освобождение от ограничений христианской догмы и морали (это либерализм, гуманизм). В социальной сфере развитие человеческого потенциала проповедуется как свободное от ограничений, налагаемых королями, хозяевами и бедностью (демократия, социализм). В национальной и международной сфере эта свобода распространяется на каждую национальную группу, которая определяет себя как таковую, свободную от ограничений, налагаемых тираническими и имперскими хозяевами других национальностей (национализм). К началу двадцатого века все три направления этой революции взаимодействовали и переплетались друг с другом очень сложным образом. И к 1914 году стало ясно, что гнев Божий вот-вот обрушится на революцию в том виде, в каком она развивалась до сих пор. Единственный вопрос заключался в следующем: будут ли окончательно уничтожены все корни революции, или Бог позволит им выжить и развиваться еще дальше в период после мировой войны и после возмездия?

*

Если немцы были склонны рассматривать свое соперничество с Россией как расовое или культурное противостояние между тевтонской культурой и славянским варварством, то для русских, которые все еще сохраняли веру, это было скорее религиозное противостояние между протестантизмом и православием. Как выразился архиепископ Антоний (Храповицкий): “Германия и Австрия объявили нам войну, к которой первая готовилась уже сорок лет, желая распространить свой контроль на Восток. Что же тогда? Должны ли мы были тихо подчиниться немцам? Должны ли мы были подражать их жестоким и грубым манерам? Насаждаемое в нашей стране вместо святых дел православия и благочестия — поклонение желудку и кошельку? Нет! Для всего народа было бы лучше умереть, чем быть накормленным таким еретическим ядом!

— Мы достаточно наглотались этого со времен Петра Великого! И без того немцы оторвали от русской нации, от русской истории и Православной Церкви ее аристократию и интеллигенцию; но в случае полного подчинения немецкой государственной власти, в конце концов, простой народ был бы развращен. У нас уже достаточно отщепенцев из простого народа, находящихся под влиянием немцев и немецких денег. Это прежде всего те самые протестанты, которые так лицемерно взывают к миру. Конечно, не все они были сознательными изменниками и предателями своей Родины, не все они разделяли те 2.000.000 марок, которые были учреждены правительством Германии (и половина из них из личного состояния кайзера) для расходования на пропаганду протестантских часовен в России…”

Таким образом, на глубинном уровне Первая мировая война, во всяком случае на Восточном фронте, была религиозной войной, исход которой имел бы огромные религиозные последствия: если бы Россия победила, русское православие было бы освобождено от угрозы немецкого протестантизма, которая тяготела над Россией со времен Петра Великого, и если бы она проиграла, угроза не только со стороны протестантизма, но в еще большей степени со стороны воинствующего атеизма немецкого агента Ленина была бы снята. Как говорил архимандрит (впоследствии архиепископ и священномученик) Иларион (Троицкий), война была “освободительной в самом широком смысле этого слова” и призывал своих студентов противостоять немецкому влиянию в богословии с помощью книг и слов.

“В эти дни войны я обращаюсь к вам. Вы освобождены от военной службы, вы сидите не в окопах, а за партами. Поэтому не отказывайтесь от необходимого вступления в армию Христа, в активную и уже не малочисленную армию богословов! Крепость школы — наша, это академическая часть общего фронта!”

Уже за несколько поколений до этого святитель Феофан Затворник предостерег от влияния немецкой «высшей библейской критики»: «Немцы и наш народ, последовавший за ними и германизированный в своем мышлении, тотчас же вскрикивают, когда они сталкиваются с чудом в Евангелии: «Неправда; неправда; этого не было и не могло быть, это нужно вычеркнуть». Разве это не то же самое, что убийство? Просмотрите книги этих умников – ни в одной из них вы не найдете никаких указаний на то, почему они так думают. Никто из них не может ничего сказать против того, что доказывает евангельская истина, и никто не заботится о том, чтобы понять те доводы, которыми трезвомыслящие люди убеждают их в их лжи…»

Однако, хотя этот религиозный конфликт был праведным – даже в высшей степени праведным – поводом для начала войны, война не достигла цели спасения России от инакомыслия. Вместо этого оно погрузило страну в плен если не немецкого протестантизма и «высшей библейской критики», то, во всяком случае, других западных ересей и, для очень многих, атеизма…

В противоположность теории, согласно которой война была по своей глубочайшей сути войной между православием и западными ересями, существует теория, согласно которой истинной причиной был некий преобладающий пессимизм и фатализм. Наиболее ярко это проявляется на примере канцлера Германии Бетмана, чье согласие с военной партией Ливен находит «сбивающим с толку». В конце концов, Бетманн в течение нескольких лет успешно противостоял разжиганию войны военными. Почему он поддался идее войны, которую считал «прыжком в темноту»?

Одна из гипотез состоит в том, что он поддался «альфа-самцу»-культуре мужественности класса прусских воинов. Показателен язык комментария Бетмана в его «Мемуарах»: «Отказаться от поддержки Австро-Венгрии во время кризиса 1914 года было бы актом самокастрации». Во-вторых, он, наконец, принял аргумент Мольтке о том, что Германия хочет одержать победу в неизбежной войне с Россией «сейчас или никогда», но по-прежнему пессимистично оценивал ее исход. «Он был, как он признался в 1912 году, «серьезно обеспокоен нашей относительной силой в случае войны». Чтобы вообще иметь возможность спать, нужно иметь большое доверие к Богу и рассчитывать на русскую революцию как на союзника». Пришло время великим нациям снова успокоиться… иначе произойдет взрыв, которого никто не заслуживает и который нанесет вред всем». Лидеру национал-либералов Бассерману он сказал «с фаталистической покорностью»: «Если будет война с Францией-последний англичанин пойдет против нас». Его секретарь Курт Ризлер записал некоторые из своих размышлений в своем дневнике от 7 июля 1914 года: «Канцлер ожидает, что война, каков бы ни был ее исход, приведет к искоренению всего существующего. Существующий [мир] очень устаревший, без идей… Густой туман над людьми. То же самое во всей Европе. Будущее принадлежит России, которая растет и растет, и тяготит нас как все более тяжелый кошмар… Канцлер весьма пессимистично оценивает интеллектуальное состояние Германии». 20 июля Бетман вернулся к своей российской теме: «Претензии России [растут] [вместе с ее] чрезвычайно взрывоопасной силой… Через несколько лет от этого уже нельзя будет отмахнуться, особенно если сохранится нынешнее европейское созвездие». Неделю спустя он сказал Рицлеру, что чувствует «рок [Фатум], более могущественный, чем человеческая власть, нависший над Европой и нашим собственным народом». Настроение, близкое к отчаянию, иногда приписываемый историками культуры чрезмерному знакомству с произведениями Ницше, Вагнера и Шопенгауэра, становится более понятным, когда рассматриваются военные реалии Европы в 1914 году…”

Вполне возможно, что “чрезмерное знакомство с произведениями Ницше, Вагнера и Шопенгауэра”, а также его личный теософизм поработили этого самого умного и культурного из немцев и все его высококультурное и цивилизованное поколение “силой, превосходящей человеческую”, демонической силой, что вело его и всю Европу, как гадаринскую свинью, в пропасть. И даже Бетман, который яснее, чем кто-либо в его стране, понимал, что война “перевернет все существующее с ног на голову”, был готов совершить этот “прыжок в темноту”.…

Насколько иным был так называемый “фатализм” царя Николая II. “Фатализм” царя скорее следовало бы назвать “провиденциализмом”, или просто “верой”, непоколебимой верой во всемогущество Бога и полный контроль над мировой историей. Он, конечно, верил притче: “ Сердце человека обдумывает свой путь, но Господь управляет шествием его.” (Притчи 16.9). И даже больше в притче: “Сердце царя — в руке Господа, как потоки вод: куда захочет, Он направляет его.” (Притчи 21.1). Как он молился во время своей коронации: “Пусть мое сердце будет в Твоих руках, чтобы совершить все, что пойдет на пользу людям, вверенным моему попечению”. Не ему было спорить с Богом, Который провозглашает: “Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия; Я, Господь, делаю всё это.” (Исаия 45., ст7). Ибо “…не ваше дело знать времена или сроки, которые Отец положил в Своей власти” (Деяния 1.7).

В отличие от всех окружающих, царь обладал тайным, данным Богом знанием, которое, несмотря на свое трагическое содержание, приносило ему не отчаяние, а умиротворение. Ибо он знал — вероятно, из письма, полученного им от преподобного Серафима Саровского в 1903 году, но также и из других источников, – что все его усилия спасти Россию от войны и катастрофы потерпят неудачу и что он сам умрет в 1918 году. Таким образом, хотя он храбро боролся с тем, что было трагической судьбой как для него, так и для России, он знал – в 1914 году, как и во время своего отречения в 1917 году, – что в определенный момент ему придется сдаться. Ибо он знал, что “в делах человеческих есть прилив”, и что прилив в европейской политике, по всему континенту, был направлен к войне – прилив, которому ни один человек не мог сопротивляться бесконечно, поскольку он был развязан Богом. Возможно, он какое-то время сопротивлялся течению, как сопротивлялся в 1912 году; но трудно избежать вывода о том, что он чувствовал, что у него нет реальной альтернативы, кроме как в конце концов вступить в войну. Лучшее, что он мог сделать, — это выбрать время, когда честь и верность (своим союзникам, сербам и, прежде всего, Святому православию) служили моральным оправданием войны. И это время наступило в июле 1914 года. Царь искренне хотел мира и стремился к нему, лучше, чем кто-либо другой, зная, какими ужасными будут последствия войны. Но он также знал, что именно Бог управляет судьбами народов. Кем он был, кем был вообще человек? – противиться воле Божией, если Он захочет судить Свой народ и все народы?

“Решение о войне в 1914 году, — пишет Фромкин, — было целенаправленным; и сама война не была, как учили поколения историков, бессмысленной. Напротив, борьба велась за то, чтобы решить важнейшие вопросы международной политики: кто добьется господства в Европе, а следовательно, и в мире, и под знаменами какой веры”.

Это важный момент, особенно с учетом того факта, что среди некоторых политических и военных лидеров в 1914 году существовала тенденция рассматривать свои действия как в какой-то мере определяемые историей или судьбой, как будто они их не контролировали и вообще не несли за них ответственности. Если бы это было так, то, конечно, никого нельзя было бы винить во всей огромной трагедии, развернувшейся в 1914 году, и не было смысла пытаться приписать вину за войну, как это пыталась сделать Версальская конференция в 1919 году. И все же ученые и историки продолжают “играть в игру обвинителей” – и не без оснований. Ибо, как бы трудно ни было приписать вину, и каким бы нюансированным, утонченным и широко распространенным ни был любой такой вердикт, его нельзя и не следует избегать до тех пор, пока мы признаем, что народы Европы в 1914 году были людьми с разумом и свободной волей, а не роботами. Вполне возможно, как пишет Кристофер Кларк, что многие, если не все, «герои 1914 года были лунатиками, бдительными, но невидящими, преследуемыми снами, но слепыми к реальности того ужаса, который они собирались принести в мир». Но тем более необходимо понять, почему Европа дошла до такого дремлющего состояния – сна поистине кошмарного, сна до смерти…

Необходимо распространить сеть ответственности так широко в пространстве, чтобы охватить всех основных действующих лиц в 1914 году, так и глубоко во времени, чтобы охватить исторические процессы, которые создали ложные установки и философию, побудившие их делать то, что они сделали. Таким образом, если мы возьмем первых и наиболее очевидных преступников, Гаврило Принципа и его коллег-заговорщиков, мы должны выйти за их рамки и обратиться к людям, которые помогали и подстрекали их заговор, таким как “Апис” и Черная рука. Тогда мы сможем распространить сеть еще шире, включив в нее государственных деятелей и политических лидеров вместе с философиями, которые их мотивировали, такими как ницшеанство, национализм, империализм, милитаризм и социальный дарвинизм, вместе со сценариями “растяжки”, идеями баланса сил и соображениями личной, национальной и корпоративной чести.

Таково было, например, мнение канцлера Германии Бетмана Хольвега: “Империализм, национализм и экономический материализм, которые в течение последнего поколения определяли контуры политики каждой нации, ставили цели, которых можно было достичь только ценой всеобщего пожара”.

Однако такие объяснения требуют проведения важных различий между тем, как эти факторы действовали в разных странах – как, например, между качеством, интенсивностью и последствиями различных национализмов… Таким образом, “в Австрии история о нации юных бандитов и цареубийц, бесконечно провоцирующих и подстрекающих терпеливого пожилого соседа, встала на пути хладнокровной оценки того, как управлять отношениями с Белградом. В Сербии фантазии о жертвенности и угнетении со стороны алчной, всемогущей империи Габсбургов привели к тому же результату в обратном порядке. В Германии мрачное видение будущих вторжений и разделов мешало принятию решений летом 1914 года. И российская сага о неоднократных унижениях со стороны центральных держав оказала аналогичное воздействие, одновременно исказив прошлое и прояснив настоящее. Самым важным из всего этого было широко распространенное повествование об исторически неизбежном упадке Австро-Венгрии, которое, постепенно заменив старый набор предположений о роли Австрии как точки опоры стабильности в Центральной и Восточной Европе, растормошило врагов Вены, подорвав представление о том, что Австро-Венгрия, как и любая другая великая держава, власть, обладала интересами, которые она имела право решительно защищать…”

Таким образом, немецкая разновидность национализма отличалась от других своим высокофилософским содержанием, которое делало ее более ядовитой и опасной в долгосрочной перспективе (то есть термин, который в конечном итоге закончился разрушением Германского рейха в 1945 году). Немецкая разновидность этой болезни развилась более чем за столетие, прошедшее с момента национального унижения, которому подвергся Наполеон в Йене в 1806 году. Это продолжалось вплоть до победы Германии над французами при Седане в 1870 году и до создания Второго рейха в 1871 году. И это усугублялось прославлением войны Трейчке и Сверхчеловека Ницше, не говоря уже о прославлении Гегелем прусского государства как высшего выражения Мирового духа… Как писал полковник Хаус 13 июня 1914 года: “Я никогда не видел, чтобы дух войны был так взращен и так прославлен, как там…”

Когда мы расширяем сеть еще больше, чтобы рассмотреть антагонизмы целых блоков наций, таких как славянство против тевтонизма или православные государства Восточной Европы против католических и протестантских государств Западной Европы, тогда мы вынуждены анализировать религиозные корни различий между блоками, роль, которую играют такие группы. Такие крупные явления, как Ренессанс и Реформация, или, еще более отдаленный, Великий раскол между православным Востоком и католическим Западом в 1054 году, что составляло “первородный грех” европейской христианской цивилизации, из которого проистекало все последующее разложение. С этой долгосрочной точки зрения мы можем рассматривать Первую мировую войну как кульминацию многих очень сложных процессов, восходящих, по крайней мере, к Великому расколу, который взаимодействовал с личными страстями и убеждениями отдельных действующих лиц.

Например, вера в монархизм, которая доминировала во всей Европе в 1000 году, постепенно подрывалась в течение следующего тысячелетия, сначала римскими папами в их борьбе против императоров Священной Римской империи, затем гуманистическим возвеличиванием индивидуальной свободы против монархии Божественного права и, наконец, подрывом Французской революции всей иерархии, как светской, так и церковной. Конечным результатом стала слабость, которую мы заметили среди всех монархий в 1914 году, позволившая уничтожить “то, что сдерживает” пришествие Антихриста — православное самодержавие.

Даже фатализм, который мы отмечали у столь многих ведущих действующих лиц в 1914 году, может быть объяснен потерей веры в Божественное провидение и/или личную свободу и ответственность, что является результатом апостатических процессов, запущенных Великим расколом.

Великая война 1914-1918 годов вынесла окончательный вердикт Великому расколу 1054 года и всему развитию западной цивилизации с того времени, поскольку она все дальше и дальше отходила от своего прежнего единства с православным Востоком, корни которого были в общем исповедании Святого православия в течение первого христианского тысячелетия. Вердикт католической Австро-Венгрии и протестантской имперской Германии был таков: виновен по всем пунктам обвинения, и оба были уничтожены. Третья империя неверных, Османская Турция, также была разрушена.

Победителями были признаны демократии Франции, Италии, Великобритании и Соединенных Штатов. Но это была Пиррова победа. Предав своего верного союзника, царя Николая II, в 1917 году, они никак не могли пожать плоды заслуженной победы и настоящего мира. В течение двадцати лет после окончания Великой войны они томились в бурном море упадка, депрессии и деморализации, и только с большим трудом и ценой ужасных моральных преступлений (массовые бомбардировки ни в чем не повинных гражданских лиц в Германии и Японии) они вышли победителями из Второй мировой войны в 1945 году, в то время как новый враг, воинствующий атеизм, безраздельно господствовал на четверти поверхности земного шара, от Берлина до Владивостока. Жидкая каша демократической идеологии свободной торговли и прав человека также не могла удовлетворить сердца мира, умирающего от недостатка Слова Божьего.

Великий сербский епископ Николай Велимирович, который провел большую часть Первой мировой войны в Англии, защищая интересы сербов, выразил грядущий Божий суд над Европой в форме диалога: “Если бы истории последних трех столетий — 18-го, 19-го и 20-го — было дано ее истинное название, тогда нельзя было бы найти более подходящего названия, чем «Летописи суда Христа и Европы», поскольку все значимые события в Европе за последние три столетия связаны с Господом нашим Иисусом Христом. На самом деле, на суде Христа и Европы происходит следующее. Христос напоминает Европе, что она крещена во имя Его и должна быть верна Ему и Его Евангелию.

“Ответчик Европа отвечает:

«Все веры одинаковы. Это нам сказали французские энциклопедисты, и никто не может принудить веровать в то или в это. Европа терпит все веры и все народные суеверия из-за своих империалистических интересов, но сама не придерживается ни одной из них Когда мы достигнем своих политических целей, тогда мы быстро разделаемся с этими суевериями.»

“Тогда Христос спрашивает с печалью:

«Как можете вы, люди, жить только материальными интересами — только плотской похотью? Я пришел сделать вас богами и сынами Божиими, а вы предаетесь суете и погибаете в борьбе сами с собой, уподобляясь бессловесным скотам».

“Но Европа отвечает на это:

«Ты устарел, и вместо Твоего Евангелия мы нашли биологию. И сейчас мы знаем, что мы потомки не Твои и не Отца Твоего Небесного, а орангутангов и горилл, И сейчас мы заняты самосовершенствованием, чтобы стать богами, ибо мы не признаем других богов, кроме нас самих».

“Христос отвечает:

«Вы упрямее древних иудеев; Я вас воздвиг из варварского мрака в свет небесный, а вы вновь возвращаетесь во тьму, — как свиньи в грязь. Я отдал за вас Кровь. Я явил вам Свою любовь, когда от вас отвернулись все Ангелы, не в силах стерпеть исходящего от вас адского смрада. И когда вы были окутаны и исполнены мраком и смрадом, Я пришел в мир, чтобы очистить и освятить вас. Так не делайтесь вы опять такими неверными, иначе опять возвратитесь в этот невыносимый мрак и смрад».

«Но Европа насмешливо улыбается:

«Уходи от нас. Мы не знаем Тебя. Мы признаем лишь эллинскую философию и римскую культуру. Мы хотим свободы. У нас есть университеты; наука — это наша путеводная звезда, Наш лозунг: свобода, равенство, братство. Наш разум есть бог богов. Ты Азиат, мы Тебя отрицаем; Ты лишь древняя легенда наших неученых предков».

“Христос говорит со слезами на глазах:

«Я сейчас уйду, и вы это увидите. Вы оставили путь Божий и пошли путем сатанинским. Благословение и счастье взято от вас. В Моей руке ваша жизнь и ваша смерть, ибо Я добровольно распялся за вас. Не Я буду судить вас, но грехи ваши и ваше отпадение от Меня, вашего Спасителя. Я явил вам любовь Отца Моего ко всем людям и хотел ею всех вас спасти».

“Но Европа отвечает на это:

«Какая любовь? Здоровая мужская ненависть ко всем несогласным с нами — вот наша программа. Твоя любовь есть лишь басня, и на ее место мы поставим: национализм, интернационализм, этатизм, прогресс, эволюцию, культуру — вот в чем наше спасение, а Ты уходи от нас».

“Братья мои, судебное разбирательство закончено: Христос оставил Европу, как оставил когда-то страну Гадаринскую. Но как только Он удалился, начались войны, злоба, ужасы, разрушения, уничтожение. В Европу вернулось дохристианское варварство — аварское, гуннское, лонгобардское, африканское — только варварство во сто крат более ужасное. Христос удалился, взяв Свой крест и благословение.
Остался мрак и смрад, и вы решайте, за кем идти: за мрачной и смрадной Европой или за Христом. Аминь”.

Однако наибольшие страдания и величайшее наказание были причинены не отступнической Европе, ни проигравшим германским монархиям, ни победителям западным демократиям, а православным народам Восточной Европы, которые проиграли независимо от того, оказались ли они на стороне проигравших (как русские, которые потеряли 1,8 миллион человек) или на стороне победителя (как сербы и румыны: “каждый третий серб и румын, отправленный в бой, был убит или умер от ранений или болезней”).

На первый взгляд это может показаться парадоксальным, поскольку мы точно определили православные народы как последних носителей истины и благодати на европейском континенте. Но если мы поймем действие Божественного Провидения и степень, до которой чистота православной веры была испорчена в православных народах, мы не будем обвинять Бога в несправедливости, но согласимся с тем, что “Бог истинен, но каждый человек лжец. Как написано: ”Ты праведен в словах Твоих и победишь в суде Твоём».» (Римлянам 3.4).

Ибо, в соответствии с принципом “кому много дано, с того много и взыщется”, следует считать, что православные народы, которым были доверены богатства православной веры, понесли основную долю ответственности за катастрофу. Именно православным, а не неортодоксальным Господь говорит: “Изо всех племен земли только вас Я избрал, потому и взыщу с вас за все ваши грехи!”. (Амос 3.2) Ибо и вера, и нравственность в православных странах находились в резком упадке. Гниль проникла во все общество, достигнув знати и даже церковной иерархии. Святые пророки и старцы от преподобного Серафима Саровского до святого Иоанна Кронштадтского предупреждали, что гнев Божий не преминет обрушиться на людей, если они не покаются, – и наказание должным образом начало применяться с 1914 года.

Конечно, самые порочные европейские учения – ницшеанского Сверхчеловека или дарвиновского обезьяночеловека — еще не проникли на православный Восток так глубоко, как на неправославный Запад. И все же мы знаем, что террористы из боснийских сербов, устроившие стрельбу в Сараево, были заражены ницшеанством, и что масса сербского народа аплодировала их поступку, как уже аплодировала еще худшему преступлению — цареубийству 1903 года. Более того, терроризм более откровенно атеистического, интернационалистского толка, очень часто осуществляемый крещеными православными христианами, такими как Ленин и Сталин, и молчаливо одобряемый многими другими крещеными православными христианами, уже насчитал тысячи невинных жертв в России. Еще многие миллионы пострадают после революции в результате величайшего гонения на христианскую веру в истории Церкви….

Начало войны в 1914 году было призывом к покаянию, а также призывом к оружию. И если бы православные народы выступили единым фронтом за Царя, императора Третьего Рима, зная, что поражение России неизбежно будет иметь катастрофические последствия для всего Православного Содружества, худшего можно было бы избежать. Но болгары, которые почти полностью были обязаны своей независимостью русским, решили присоединиться к немцам. А румыны (которые возмущались захватом Бессарабии Россией) и греки (у которых был немецкий король и которые повсюду видели “панславизм”) сохраняли нейтралитет, пока не стало слишком поздно…

Когда царь записал в своем дневнике в день своего отречения, что вокруг него царили “трусость, обман и предательство”, он, конечно, имел в виду прежде всего русских предателей. Но православный мир в целом предал своего земного защитника, к которому они любили обращаться, когда попадали в беду, но который не хотел править ими. Подобно Христу, он был предан всеми, за исключением очень немногих из самых близких ему людей.

По всем этим причинам суд Божий тяжелее всего пришелся на православных, “ ибо время начаться суду с дома Божия” (I Петра 4.17).

Так что здесь не было места фатализму или детерминизму: Бог пожелал войны в первую очередь как наказания Своему народу, который ужасно согрешил. Таким образом, русские, роптавшие и строившие заговоры против своего царя, были лишены победы революцией изнутри и впоследствии пришли к почти полному уничтожению; сербы, чей ненасытно агрессивный национализм послужил спусковым крючком (в буквальном смысле) для войны, пострадали пропорционально больше, чем любая другая страна, даже несмотря на то, что они были на грани войны. Победившая сторона румыны были разгромлены немцами, прежде чем также оказались на стороне победителей; и болгары, хотя и увеличили свои огромные потери в Балканских войнах, все равно оказались на стороне проигравших. Только греки вышли из войны относительно невредимыми – но их приговор будет вынесен лишь несколько лет спустя, во время катастрофы в Малой Азии в 1922-23 годах.

Таким образом, Первая мировая война была приговором всей европейской цивилизации, но в первую очередь православным народам, которые позволили западничеству во всех его формах постепенно извратить их данное Богом наследие — единственную истинную веру Православия.…

*

Так неужели в этом великом водоразделе современной европейской истории не было ничего спасительного для православных? Разве “любящим Бога все не содействует ко благу” (Римлянам) И разве в это время не было людей, которые любили бы Бога?

Конечно, они были. Многие православные солдаты “омыли свои одежды в крови Агнца”, искупив свое отступничество мужеством и верностью Православию, царю и родине даже до смерти. Для них война была средством личного искупления и истинной славы.

Более того, война и еще в большей степени последовавшая за ней революция заставили многих людей пересмотреть пустоту и чувственность той жизни, которую они вели, и вернуться к Богу. Ибо, хотя поражение и революция оказали чрезвычайно пагубное воздействие на внешнее положение Церкви, ее духовное состояние улучшилось, и в послевоенный период ее реальное, а не формальное членство значительно увеличилось. Плоды этого были двоякими: во всем мире — в распространении русского православия через Русскую Церковь в изгнании, и внутри России — в появлении могучего сонма святых новомучеников и исповедников. Во главе этого сонма стоит Царь, чья мученическая жизнь и смерть сохранили истинный идеал самодержавия ярким и незапятнанным. Великий сонм святых новомучеников и исповедников, последовавший за Царственными мучениками на муки и смерть за Христа, является долгосрочной основой надежды на воскресение Российского самодержавия и православного христианства во всем мире.